«Мама, — сказал я, присаживаясь на край кровати, — это я, Алька».

«Вижу, — скрипучим голосом отозвалась она, не поворачивая ко мне головы. — Явился — не запылился. Ну что ты сюда ходишь, а? Или тебе приятно смотреть, как я тут загибаюсь?»

«Ну что ты, мам, — сказал я. — Я же так давно тебя не видел!»

Она покосилась на меня, и теперь я увидел: нет-нет, это действительно моя мама. Глаза, во всяком случае, остались прежние, только теперь они были наполнены болью и усталостью.

«Скажите, какие телячьи нежности, — насмешливо протянула она. — Ты еще скажи, что любишь и всегда любил меня! Да ведь если бы я не попала сюда подыхать, ты бы и не вспомнил, что у тебя есть мать! Помнишь, как ты мне сказал тогда, когда уходил? Помнишь?! «Лучше вовсе не иметь матери, чем иметь такую мать, как ты!»...

Господи, потрясенно подумал я. Неужели я тут оказался способен на такое?

«Прости меня, мама, — вслух сказал я. — И знай: это был не я, а... а мой двойник. Потому что я на самом деле всю жизнь мечтал о том, чтобы вы с отцом остались живы».

«Вообще-то, сейчас бредить положено мне, а не тебе, — медленно проговорила она. — Ну да ладно. Все это теперь — в прошлом... Ты принес шприц?»

«Что? — подумав, что ослышался, удивился я. — Какой шприц?»

«Да ладно тебе, Алька, не притворяйся... Твой Ефим мне все рассказал. Я ведь ему уже все уши прожужжала, чтобы он усыпил меня. А он не хочет брать грех на душу...»

«Мама, я не смогу сделать это!»

«Если ты хочешь, чтобы я тебя простила напоследок, ты сделаешь это», — жестко сказала она.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

А потом я полез в карман...

Игла вошла в мою кожу удивительно легко. Вот что значит — опыт есть. Уже выдавив поршень до середины, я вдруг вспомнил, что забыл стравить воздух из иглы, как это делают в фильмах врачи-профессионалы. А это грозит закупоркой сосудов. Эмболия — так, кажется, это называется.

А, плевать!.. Какая разница, от чего именно я умру — от пузырька воздуха, перекрывшего артерию, или от медицинский отравы?

И тут до меня вдруг дошло.

Идиот, разве ты забыл, что ты не способен умереть? К. чему эта комедия с самоубийством? Или ты хочешь испытать то же, что испытывала она, и тем самым как бы выпросить прощения у самого себя?

Тело охватил озноб.

Ну, вот и все.

Прощайся с этим миром, Алька.

Как сказал тот тип в телевизоре? «Если бы Бог существовал...»

А может быть, Он и вправду существует? Может быть, именно Он и организовал для меня эту прогулку по вариантам судьбы? Но чего Он хочет, чего?

Ясно одно — добро Ему почему-то от меня не нужно.

Другое Ему нужно, совсем другое.

Видимо, Ему нужно, чтобы я творил зло, как можно больше зла. Иначе чем объяснить, что в последнее время Он то и дело подсовывал мне такие варианты, где я должен был убить кого-то — то узкоглазого охотника на одиноких водителей, то охранника-садиста, то бродячего пса. А сегодня Он пошел ва-банк и подстроил все так, чтобы мне некуда было деться.

И я сделал это. Я выполнил то, чего Он хотел.

Так пусть же Он исполнит мое желание.

А какое у меня осталось заветное желание? И разве у меня еще есть желания?

Да, сказал я, с трудом фокусируя зрение на расплывающейся в странном тумане комнате.

Я хочу вернуться в тот мир, откуда я пришел. Пусть там все было скверно и я погибал там от одиночества. Но я хочу жить там, только там и нигде иначе, так перенеси же меня туда и оставь там навсегда. Ты слышишь меня, Господи?..

* * *

— ...следующая остановка — улица Подъемных Кранов, дом двадцать один.

Голос ворвался в сознание, возвращая меня к жизни, и я открыл глаза.

Автобус. Я сижу у забрызганного ископаемой грязью окна, за которым мелькают фонари на вечерней улице. Рядом со мной стоит женщина. Она по меньшей мере на восьмом месяце, если судить по размерам ее живота.

Есть еще два обстоятельства, которые мигом сгоняют с меня сон. Даже три, если быть исчерпывающим.

Во-первых, на мне — голубая рубашка и темно-синие брюки. Точно такие же, какие я носил, работая в метро.

Во-вторых, за окном — лето, хотя в предыдущем варианте дело происходило в декабре, если не ошибаюсь. Такого временного сбоя Круговерть никогда еще не допускала.

И, наконец, в-третьих, автоинформатор только что объявил ту автобусную остановку, на которой я обычно сходил в своей первой жизни, когда возвращался домой.

Я принялся лихорадочно оглядываться. Позади меня сидел мужчина в полосатой кепке, изучавший «Вечерку». На титульном листе газеты значилась дата — третье июня. а год был тем самым, когда я сбежал из метрополитена!..

Неужели один круг замкнулся, и теперь все начинается сначала? Неужели все события последних трех лет привиделись мне во сне?!

Однако раздумывать над этим было некогда — автобус сбавлял ход, и, значит, мне пора было выходить.

— Садитесь, пожалуйста, — вскочив с насиженного места, буркнул я беременной.

Она приняла это как должное и даже не поблагодарила. Осторожно опустилась на сиденье и сразу отвернулась, утратив ко мне интерес.

Ах да, если это был тот самый автобус, то, помнится, перед тем как провалиться в дрему, я выдержал ожесточенное давление со стороны попутчиков, поскольку не желал уступать место ни старушкам, ни этой будущей мамаше.

Интересно, а тело мое осталось тем же, трехлетней давности? Я придирчиво оглядел себя, но никаких особых изменений не обнаружил. Хотя, наверное, только в старости разница была бы заметной, а когда ты молод, то не имеет особого значения, двадцать пять тебе или двадцать восемь...

А вот и отличный шанс окончательно удостовериться, где я нахожусь. Насколько мне помнится, в этом подземном переходе сейчас должны будут грабить слепого старика-певца...

Есть! Уже отсюда слышна музыка. «Лаванда, горная лава-анда... наших встреч с тобой белые цветы»...

А вот и обалдуи, которые околачиваются около музыканта, чтобы стащить из коробки-дароносицы крупные купюры. Все, стащили... теперь уходят к противоположному выходу.

А когда он их окликнет, они вернутся и всадят ему под рёбра нож.

Может быть, это твой второй шанс начать жить так, как подобает нормальному человеку? И неужели ты рискнёшь его не использовать?

— Эй, орлы! А ну, стойте! Стоять, я сказал!..

Это не старик сказал. Это, кажется, мой голос.

Троица на ходу оглянулась. Нет, останавливаться на окрик какого-то субъекта, причем явно не крутой внешности, они не собирались.