гром пронеслась весть о происшедшем октябрьском перевороте, о широкой волне бунтов, восстаний, расстрелов, катившейся теперь по всей стране.

Один из бывших кадет – юнкер Елизаветградского училища – рассказывал, как в Знаменке его юнкеров выбрасывали из вагонов озверевшие солдаты и матросы. Другие старшие кадеты – юнкера Николаевского училища – подробно объясняли, как они спаслись из разъяренного Петрограда и пробирались на Дон…

Эти рассказы стали единственной темой разговоров кадет и в классах, и на прогулках, и поздней ночью, в затихшей спальне.

А в ноябре, под Ростовом и Таганрогом, зазвучали первые выстрелы восставших большевиков. Из старших классов сразу исчезла небольшая группа кадет: во время дневной прогулки они просто перелезли через чугунную решетку плаца и прямо отправились на фронт под Ростовом.

В воспитательском составе корпуса произошло смятение. Оставшимся кадетам было объявлено, что все бежавшие будут исключены из корпуса и что такой же драконовской мерой будут пресечены все дальнейшие попытки.

Однако некоторое время спустя после ликвидации ростовского восстания побывавшие в боях кадеты вернулись с повинной в корпус и были благополучно приняты обратно без всяких тяжелых для них последствий. Мы это очень оценили и приняли к сведению. Конечно, понюхавшие пороху под Нахичеванью обстоятельно рассказывали нам обо всем виденном и пережитом, и это еще больше взбудоражило сердца и умы. Старшие классы теперь только и говорили о предстоящих новых боях и сговаривались, как и куда уходить вместе, когда наступит час. Родители, корпус – ничто больше не интересовало их.

Уйти из корпуса стало в общем нетрудно, так как надзор за нами ослабел, как в городе, так и в стенах помещения: в это тревожное время войск в Новочеркасске почти не было, и кадеты строевой сотни, помимо кое-как продолжавшихся занятий, несли вместе с юнкерами гарнизонную службу в ответственных местах. Исчезнуть было таким образом весьма просто, но страшно было оказаться непринятым в часть или быть захваченным начальством во время бегства.

Но вот как только Чернецов приступил к операциям в Донецком бассейне, в его отряд двинулась большая группа наших кадет. Вскоре после этого корпус был закрыт и оставшиеся кадеты разъехались по домам.

Запоздавшие из старших классов, одиночками и небольшими группами, продолжали исчезать из Новочеркасска в партизанский отряд. Уходили с ними на фронт и студенты, и гимназисты, и реалисты, вся молодежь.

6 января 1918 года Марией Петровной Калединой, женой Донского атамана, в помещении Офицерского собрания давался последний бал. Под аккомпанемент рояля играл виртуоз-балалаечник, худощавый высокий брюнет – есаул Туроверов. Загулявший слегка есаул л. – гв. Атаманского полка Жиров[196] смешно дирижировал музыкантами на хорах. Вавочка Грекова, убитая позже под Екатеринодаром, с восторгом танцевала мазурку. В буфете, на лестнице, в зале было много парадных мундиров, кителей, доломанов. В этой пестрой толпе офицеров привлекали общее внимание ротмистр текинец, ординарец генерала Корнилова, и красивый, с румянцем во всю щеку, подполковник Черниговского гусарского полка, георгиевский кавалер и однофамилец генерала.

А потом, в Новочеркасске, еще больше падал снег, крепче трещали морозы. Жизнь как-то оборвалась и растворилась в массе походных шинелей и папах, заметенных метелями.

События Гражданской войны понеслись, как в калейдоскопе, с изумительной быстротой…

После окончательного освобождения Новочеркасска восставшими казаками и подоспевшим вовремя отрядом полковника Дроздовского[197] Донской кадетский корпус был снова открыт. Кадеты, находившиеся в армии, постепенно начали возвращаться в корпус для продолжения образования.

Когда мы расселись в классе по партам, оказалось много пустых мест: впереди не хватало нашего «козла» Вани Дьяконова, постоянного вдохновителя общих проделок и свалок, убитого в Корниловском походе. Не было на обычном месте и Павлика Антонова, тяжело раненного в Чернецовском отряде и зверски добитого большевиками на койке больницы Общества донских врачей. Пусто было и там, где сидел милый и горячий Володя Ажинов, скошенный двумя пулями под Выселками. Незанятым оставалось место тихого и набожного Бородина, лихого пулеметчика, скончавшегося от полученного тяжелого ранения под Кореновской. Другие места пустовали из-за того, что целый ряд раненых кадет оставался еще на излечении, среди них Николай Брызгалин, только что начинавший ходить на костылях, и «Халыба» – Гриша Иванович[198], бессменный в бою, до своего первого ранения, ординарец поручика Курочкина[199].

В 1-м отделении была та же картина: не хватало Пети Кутырева, убитого в голову в одном из первых боев Чернецова, и целой группы раненых кадет.

В остальных классах недосчитывались Леонида Козырева, Аркадия Семашко, Егорова, Андропова, убитых в разных отрядах, и других, не вышедших еще из госпиталей.

Когда наш добрый батюшка Тихон Донецкий, которого казаки Новочеркасска называли не иначе как «наш донской Златоуст», придя на урок, сел после молитвы за преподавательский столик, он медленно обвел класс глазами и тихо заплакал: «Бедные мои дети… Ведь здесь еще так недавно сидел Ваня… а там Володя… и Павлик…» Утирая слезы, он долго молча слушал рассказы очевидцев о смерти и о ранениях каждого кадета.

Корпусное начальство, однако, нас быстро «взяло в оборот», и повседневная жизнь снова заполнила все, отвлекая наши мысли от недавних тяжелых воспоминаний. Потеряв четыре месяца учения, мы проходили теперь форсированным темпом курс учебного года, сокращенный стараниями преподавателей до возможного минимума.

Вскоре пустые места в классах начали заполняться кадетами других корпусов, стремившимися закончить свое образование в единственном в то время действовавшем в европейской части России нашем Донском корпусе. В сотне, среди синих с красным кантом и вензелем Александра III погон, запестрели красные погоны Первого кадетского, 1-го Московского, Суворовского корпусов, черные Орловского Бахтина, синие – одессит, белые – Сумского и т. д. Мы, донцы, широко и любовно приняли новоприбывших в нашу семью и быстро подружились с ними. Многие из них тоже побывали на фронте, были среди них и раненые. От них мы узнали, как был заколот штыками наш донской казак Денисов – кадет Воронежского копуса, как в Корниловском походе несчастный Кикодзе Одесского корпуса продолжал идти в атаку с оторванными ногами, волочась на руках по пахотному полю и крича «Ура!», и многое другое.

В корпус вернулись и наши офицеры-воспитатели, не оказавшиеся безразличными к событиями Гражданской войны: из Корниловского похода – войсковой старшина и есаул братья Суровецкие[200], войсковые старшины Биркин[201] и Тусевич[202], есаул Арендт[203]; из Степного похода – войсковой старшина Какурин[204].

Потом стали прибывать из лазаретов выздоравливающие раненые кадеты. Сел на свое обычное место и маленький Брызгалин, тот самый, что в станице Ольгинской стоял на левом фланге Чернецовского отряда, только что присоединившегося к Добровольческой армии, когда