и дети моих детей… — клялся администратор, и смеясь, и плача от радости.

Аврелий что-то проворчал и быстро отдёрнул руку, прежде чем слуга успел поцеловать её.

— Прости, мой господин, я очень стеснялся и не решался сказать тебе об этом. Кто знает, что ты подумаешь обо мне теперь!

— Ты в самом деле хочешь знать это, Парис? Когда я увидел, как ты тайком выходишь из каморки Зенобии, я вздохнул с большим облегчением, потому что жить рядом с таким целомудренным типом, как ты, довольно трудно для человека моих взглядов. Но интересно, что скажет по этому поводу Кастор…

— О боги, секретарь! — в ужасе задрожал Парис.

— Рано или поздно он узнает, и тебе придётся самому выходить из положения!

Управляющий стиснул зубы, решив ради любви к Зенобии вытерпеть ещё сколько угодно выпадов всегдашнего соперника.

— Да будут боги всегда милостивы к тебе, мой господин. Ты для меня как любящий отец!

— Что ты себе позволяешь? Я всего на четыре года старше тебя! — обиделся Аврелий, которому не нравилась роль старого мудреца, а хотелось выглядеть молодым повесой.

— Да нет, ты же мне как старший брат! — тотчас поправился Парис и, быстро отвесив поклон, умчался, торопясь сообщить Зенобии великолепную новость.

XXXIII

ИЮЛЬСКИЕ ИДЫ

Мумий получил секретное послание Публия Аврелия, и теперь они сидели в таверне, что напротив казарм второй когорты стражей порядка, делая вцд, будто играют в Felix sex[80], и наблюдали за входом в неё.

«Abemus incena pullum, piscem, pernam, paonem» — «У нас на ужин кура, рыба, ветчина и павлин», — сообщала надпись, вырезанная на деревянной игральной доске.

Аврелий бросил кости и, притворившись, будто сделал ход своими фишками, подвинул доску к пожарному.

— Ты не ошибся, Муммий. Участки, где стояли сгоревшие дома, и правда приобретены некоторыми известными персонами с целью устроить там сады…

— И среди них действующий на тот момент консул, — кивнул Муммий.

— И даже сам Клавдий Цезарь, который тоже не прочь расширить свои владения… Но ты же не станешь, надеюсь, обвинять его?

— Значит, не веришь, что Метроний связан с поджигателями?

— Вероятнее всего, он просто закрыл глаза, отказываясь признать, что Эсквилинский холм, до недавнего времени считавшийся одним из самых спокойных кварталов Рима, горит слишком часто. Твои подозрения оказались более чем оправданными, Муммий, но ты упустил из виду, что именно посредники заработали на перепродаже целое состояние! Об этом догадался Кастор, когда заметил, что легко установить имена старых и новых владельцев и намного труднее восстановить цепочки сделок купли-продажи. Некоторые здания прошли через несколько рук, но никто из этих бедняков на Эскви-линском холме не получил большой выгоды, когда их участки продали по заоблачной цене высшим сановникам, которых ты знаешь. Ловкие дельцы являлись к погорельцам сразу после пожара, предлагая задёшево выкупить их дома…

— Сенатор, не томи! — воскликнул Муммий прерывающимся от волнения голосом. — Скажи мне, это те, кого я подозреваю?

— Нет никакого сомнения. Посмотри на печати под этими сделками, и увидишь, что возле каждого имени я пометил степень родства подписанта с неким лицом. Тем самым, кого ты узнал по описанию Зуба.

— Ты уверен, что прижмём его?

— Не спускай с него глаз ни на минуту и будь наготове: я отнесу эти контракты в Сенат и втайне подготовлю обвинение. А ты тем временем отправь стражей седьмой когорты следить за ним, чтобы взять с поличным, если вздумает повторить поджог.

— Леонций, мой непосредственный начальник! Кто бы мог подумать, что поджигателем окажется сам командир пожарных! Ещё бы — уж он-то как никто умеет обращаться с огнём! — покачал головой ошеломлённый Муммий. — Теперь понятно, почему он не захотел поговорить с кузнецом и почему вставлял мне палки в колёса всякий раз, когда я хотел продолжить расследование!

— Он был уверен, что никто никогда не заподозрит его. Если бы ты не назвал мне его имя, когда я передал тебе слова Фамулла, нам никогда не удалось бы разоблачить его. Именно на основании счетов Леонция Кастор выяснил, как, в конце концов, все сгоревшие здания перешли к нему или к его ближайшим родственникам.

— Он скупал жильё у несчастных погорельцев, которые ещё и благодарили его за то, что он готов заплатить им хоть что-то… — с возмущением сказал Муммий.

— Чтобы перепродать землю по завышенной цене, как, например, в случае с той небольшой ин-сулой, где погиб ребёнок.

— Так значит, мы возьмём его! Жаль только, что так и не узнаем никогда, какова во всём этом роль консула, — проговорил Муммий. — Возможно, он сам же и устроил этот пожар, который стоил ему жизни. Впрочем, я уверен, что там работал какой-то дилетант.

— А я думаю, наоборот, кто-то хотел уничтожить доказательства шантажа.

— А почему не сам консул? Если бы ты смог доказать, что он связан со смертью твоего друга…

— У нас нет прямых доказательств для обвинения, и ни Цезарь, ни Сенат ни за что не допустят, чтобы имя Метрония было замешано в преступлении на основании такого неубедительного подозрения. Более того, я готов спорить, что отцы-основатели убийство Антония тоже спишут как совершённое неизвестными лицами…

Почему, сенатор? — нахмурился страж.

— Потому что Рим продолжает верить в абсолютную непорочность своих магистратов.

— Но это полнейшая ерунда! — возмутился пожарный.

— Но всё именно так и произойдёт. Так что довольствуйся головой Леонция, это очень хороший результат. А кроме того… Седьмая когорта останется без командира, и я намерен предложить тебя на эту должность. Уверен, что на этот раз никто не будет возражать против моей рекомендации.

— Считаешь, я тоже продаюсь? — сердито спросил страж.

— Всё зависит от цены, — неосторожно заметил Публий Аврелий.

— Ты сильно ошибаешься, сенатор! — выпрямился Муммий и так стиснул кулаки, что побелели костяшки пальцев.

— Я не собираюсь покупать тебя. Просто убеждён, что в твоих руках стражи порядка будут работать намного лучше и честнее. А честность в Риме — редкий товар, и мне жаль было бы отказываться от него из-за твоей чрезмерной строгости.

— Говорят, будто