В три прыжка я догнал ее и схватил за плечо:

– Тебя кто причесывал сейчас?

– Бабушка.

Я дернул за левый бант – он легко развязался. Измазанными в шоколаде пальцами я стал быстро выплетать его из волос.

– Вы меня тоже убьете?

Вместо ответа я скрутил ленту в трубочку и принялся за вторую. Расчески у меня с собой не было, да и косички я никогда не плел – поэтому просто оставил все, как есть. Девочка в голубых джинсах стояла в ореоле наэлектризовавшихся от дешевой синтетики волнистых каштановых волос. Сквозь них искрами просвечивало солнце – и ее голова была окружена сиянием, как нимбом. Что это? Знак? И кто эта девочка? Живое существо? Видение? Сигнал свыше? Ангел, посланный мне прямо сюда? Или… или все просто: это маленькая девочка и ничего больше? А я в последнее время только и занимаюсь тем, что ищу знаки… знамения. Истину? Наверное, так. Но тогда этот ребенок, эта девочка – она встретилась мне неспроста?

Она все стояла, как будто чего-то ждала. Я силился сказать ей что-то очень важное, но вместо этого брякнул:

– Больше так не ходи.

– Почему? – Она взглянула на меня исподлобья.

– И бабушке своей скажи, чтобы она больше тебе таких бантов не завязывала! Поняла?

– Она все равно ничего не видит. У нее ка-та-рак-та! – по слогам произнесла трудное слово малявка, видимо гордясь тем, что смогла произнести его правильно. – А ленты я ей сама дала! Сама! Отдайте! Это мое! Мое!!

Девчонка подпрыгнула и попыталась цапнуть желто-голубую ленточку, зажатую у меня в руке. На ее напряженном личике было написано отчаяние: наверное, ТАКОГО у нее больше не осталось. Ну и слава богу! Я демонстративно засунул вторую ленту в карман куртки и застегнул его на пуговицу.

– Пошли. Я тебя домой отведу…

Но девчонка вырвала свои крохотные пальчики из моей руки и побежала. Я не стал ее догонять. Да и что бы я сказал ее семье? Ее бабушке, потерявшей мужа? Отдал бы жалкий пакет с шоколадом, карамельками и чипсами? Миротворец, блин… «Он хотел поехать в другой город, и его застрелили. А машину забрали». Вот так. Застрелили и забрали. Такие же как я. Нет, я еще хуже. Потому что те, которые отжали у ее деда машину, а его самого хладнокровно прикончили, просто сделали свое дело и уехали, не задумываясь – правильно ли они поступили. А я… я сначала граблю, стреляю и шантажирую на чужой земле, на территории другого государства, а потом сюсюкаю с чужими детьми и притворяюсь хорошим! Бантики из косичек выплетаю, чтобы, не дай бог, никто больше не увидел! Я в бешенстве запустил надкушенной плиткой шоколада в щербатую от осколков стену дома, но легче мне от этого не стало.

Аня

– Здравствуйте, мне нужен Андрей Жук.

– Андрюш, тебя! – куда-то в сторону сказал голос. – Сейчас, девушка…

– Да-да, я подожду.

У меня так сильно стукнуло сердце, что я на секунду оглохла, и поэтому неуверенно сказала в трубку:

– Простите?.. Алё…

Однако там, на дальнем конце мобильной связи, были слышны только какие-то приглушенные разговоры, стуки, шорохи… Офис? Квартира? И кто такой этот Жук, которого раскопал Макс? Тот ли самый? Или не имеющий к человеку, который сейчас лежал на койке у меня за спиной, никакого отношения? Я напряженно держала трубку у уха, а лбом прижималась к холодному стеклу окна. Честно говоря, кроме этого, так долго разыскиваемого нами Андрея Жука, у меня в активе сейчас никого не осталось. Почему-то я считала, что именно он, неведомый хозяин простреленного телефона, и есть та наша последняя надежда, та соломинка, которая способна была перетянуть чашу весов в сторону жизни.

– Да! – наконец сказал запыхавшийся голос. – Говорите!

– Андрей Жук? – осведомилась я. – Из Донецка?

Голос в трубке стал напряженным:

– А кто это спрашивает?

– Простите, не представилась. Меня зовут Анна Мурза, я врач. Работаю в военном госпитале.

– Знаете, – устало сказал голос, – два раза вы меня на эту удочку уже не поймаете. И не стыдно вам… э… Мурза, так кажется? Если это ваше настоящее имя. Или вас заставили мне позвонить?

– Что?.. – Я растерялась.

– Больше мне не звоните!

– Стойте, стойте!! – запаниковала я. – Не бросайте трубку! Вы меня, наверное, не так поняли! Это из Харькова, из военного госпиталя звонят!

– Откуда? – переспросил он.

– Отделение реанимации. Меня зовут Анна Мурза. Я врач. Вернее, интерн. Тут у нас парень лежит в коме, и у него в кармане формы нашли ваш телефон. Никого нет, – тараторила я, опасаясь, что он не станет слушать или скажет, что произошла какая-то ошибка. – То есть никто его не ищет. Мы не знаем, как его зовут. Может быть, вы бы нам помогли?..

Я выдохлась и больше не знала, что еще можно сказать. Внезапно я поняла, что этот самый телефон – никакая не зацепка, а… так. Он ничего не значит. Он мог просто потеряться, а потом случайно попал в зону боевых действий. На том конце связи снова замолчали.

– Простите, – прошептала я и повернулась к тому, ради которого это все затевалось. Показалось мне или нет, что лицо его из бесстрастного стало невероятно напряженным? Или это мои усилия, мои побелевшие пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в пластик мобилы, передались ему? И теперь ОН силился вспомнить… вынырнуть… заговорить с Жуком… Кто он ему? Как именно они связаны? Или мне снова все почудилось и я снова все придумала?

– Извините, – еще раз повторила я. – До свидания.

Все. Ничего не получилось. Я нажала на кнопку отбоя, села на стул рядом с кроватью и закрыла глаза. Я потратила на этот разговор столько душевных сил, словно непрерывно отдежурила трое суток подряд. Этот Жук нам не поможет. Он просто ни при чем. Или при чем: не зря же он сказал, что его уже нельзя поймать на ту же удочку? Значит, кто-то ему уже звонил? Просил? Макс? Нет, Макс не стал бы… Я чувствовала, что окончательно запуталась. Устала. Сломалась. Тяжело, когда рушатся надежды. Даже такие призрачные, как эта.

Телефон в моей руке внезапно ожил и завозился на виброрежиме, звук у него был выключен – у нас в отделении этого не полагалось.

– Ань, – позвал меня голос дежурной сестры. – К городскому подойти можешь? Тебе тут из Киева звонят!

Егор

Когда с тобой происходит вот такая внезапная переоценка ценностей и от взгляда какой-то крохотной пигалицы с желто-синими ленточками в волосах твои внутренние проржавевшие скрепы ломаются с отвратительным звуком упавшего на мостовую гнилого арбуза, ты внезапно понимаешь: правы не мы, кричавшие: «Я их ненавижу, я буду их убивать!» – а как раз эти. Это у них есть право УБИВАТЬ. Это они на своей земле. А ты размахиваешь у них под носом флагом чужой страны и участвуешь в этом нескончаемом непристойном спектакле, состоящем из вранья, запугиванья и снова вранья. Мы врем и этим, и своим: оказывается, если меня убьют, моя мама не получит за это ни копейки. Я пошел добровольцем, но если бы даже меня отправили сюда официально, то все равно – ничего, и точка! «Да вы чё, пацаны, вранье все это, не может быть!» – перешептывались новоприбывшие солдатики, которым строго-настрого было запрещено шарить в Инете в поисках ЛЮБОЙ ИНФОРМАЦИИ, связанной с этой войной. Вот так. Любой информации. То, что рассказывают по телику, – этого нам должно быть довольно.