Однако сравнение этих документов с предложениями опального министра показывает разницу между «оппозиционерами» 1740 года и «конституционалистами» 1730-го. В предисловии Волынский обещал «зачать с Кабинета» и показывал Соймонову незаконченное сочинение «на двух листах о непорядках и о умножении дел кабинетских и о разделении оных в Кабинете дел на две экспедиции двум секретарям». Другим слушателям он рассказывал о необходимости расширить состав Сената и повысить его роль за счет перегруженного делами Кабинета и вновь ввести сенаторские ревизии губернских учреждений.

В течение нескольких месяцев 1740 года усердно трудившийся над переписыванием проекта служащий Конюшенной канцелярии Герасим Внуков рассказал следствию, что текст проекта состоял из шести частей («о укреплении границ российских», «о церковных чинах», «о шляхетстве», «о купечестве», «о правосудии» и «о экономии»), разбитых на 70 «пунктов». Из сохранившихся упоминаний о планах министра можно понять, что он собирался сократить армию до шестидесяти полков, тем самым сэкономив казне 1 миллион 800 тысяч рублей; из остальных частей устроить военные поселения-«слободы» на границах; однако неизвестно, увязывал ли он эти меры с сокращением подушной подати с крестьян, шедшей именно на содержание армии.

Далее Волынский предлагал «облагородить» приходское духовенство — «в оный чин весть шляхетство», отправлять будущих попов в «академии» и обеспечивать их за счет паствы: ученым батюшкам «самим не пахать, а чтоб приходским людям платить им деньги». Надлежало также чиновников «умножить к делам из дворянства», то есть назначать природных дворян на должности в государственных учреждениях, в том числе и на канцелярские места, занятые выходцами «из самой подлости». Представителей благородного сословия следовало посылать обучаться за границу, чтобы «свои природные министры со временем были». Кроме того, Волынский предлагал ввести для дворян монополию на винокурение, восстановить в городах магистраты для защиты купцов от произвола провинциальных воевод — ему ли было не знать об этих «обидах»!

Министр считал необходимым условием «правосудия» «в гражданские чины вводить шляхетство ученых людей и в воеводы определять», последних же назначать «беспеременно», а не на один-два года. В сфере «экономии» следовало бедные монастыри обратить в «сиротопитательные дома», сочинить «окладную книгу» (статей доходов государства. — И. К), сбалансировать доходы и расходы бюджета, принять меры для «размножения фабрик и заводов»; навести порядок в «таможенных и других сборах» путем борьбы с намеренным занижением декларируемых цен на ввозимые в Россию товары — они должны были конфисковаться в казну с уплатой владельцу заниженной стоимости из особого фонда; запретить совместные торговые компании с иноземцами — возможно, чтобы помешать господству на внутреннем рынке крупных иностранных фирм под фиктивными марками.

Мы не можем сейчас утверждать, что этот краткий обзор полностью отражает содержание всех семидесяти «пунктов» обширного сочинения. Однако имеющиеся в нашем распоряжении данные свидетельствуют о том, что Артемий Петрович был продолжателем именно петровской «генеральной линии». Сам он, если верить Кубанцу, считал: «…есть за что благодарить меня дворянству». Пожалуй, можно согласиться, что расширение состава и полномочий Сената отвечало дворянским интересам, как и повышение образовательного уровня, и укрепление позиций «шляхетства» в администрации. Но ведь, кроме того, по проекту кабинет-министра дворянству светили сокращение офицерских вакансий в армии, непопулярная служба в канцеляриях и того хуже — в приходских попах, перспектива «поубоже платье носить» и повышение цен на престижные заморские товары вследствие увеличения пошлин или принудительной продажи европейских вин казне с последующей их перепродажей потребителям. По давней заветной мечте Волынского, «шляхетство» должно было учреждать и содержать конные заводы, «чтоб в завод было со 100 душ по кобыле и в зборе на всякой год было по лошади». Однако как истинный представитель древнего рода он напоминал дворянам об их высоком призвании и считал делом государственной важности составление родословных «всему российскому шляхетству по алфабету», чему положил пример изображением «картины» своей фамилии.

Церковь он также рассматривал в качестве ресурса государственной власти: забота о просвещении батюшек (правда, неясно, за чей счет оно должно было осуществляться и что при этом делать с массой оставшихся «неучеными» попов) сочеталась с желанием использовать монастырскую «жилплощадь». В то же время намерение улучшить материальное положение духовенства, очевидно, имело целью повышение престижа священнослужителей и усиление влияния церкви на общество и отличалось от практики ущемления интересов православного клира в царствование Анны Иоанновны.

Восстановление достаточно бесправных петровских магистратов для купечества вполне уравновешивалось бы «бессменным» воеводским руководством. При этом не вполне понятно, как Волынский рассчитывал сочетать несменяемость воевод с повышением авторитета назначавшего их Сената. Едва ли предложенные им сенатские ревизии могли бы гарантировать должный порядок на российских просторах да еще и при упразднении высшего органа надзора в лице генерал-прокурора. Эту должность министр явно считал ненужной, «понеже оной много на себя власти иметь будет и тем может сенаторам замещение чинить», а возможно и потому, что влиятельный генерал-прокурор мог стать опасным соперником первому лицу Кабинета.

В отличие от авторов дворянских проектов 1730 года Волынский обходил проблему организации и прав верховной власти. Министр и прежде не сочувствовал ее ограничению, а выступать с такими идеями в конце царствования Анны Иоанновны и подавно не собирался, тем более что своих планов не таил и хотел представить свое сочинение «для докладу ее величеству». Отнюдь не являлось политически «непристойным» и разозлившее следствие сочинение нидерландского гуманиста Юста Липсия «Увещания и приклады политические от различных историков» (Monita et Exempla politico) — его автор придерживался вполне монархических убеждений, верно служил Габсбургам и не признавал никакого ограничения власти государя, за исключением его христианской совести. Другое дело, что он приводил, а Волынский использовал показательные примеры дурного поведения «женских персон» у власти, что могло обидеть Анну Иоанновну.

В целом же известное нам содержание проекта трудно назвать крамольным. Даже сочинители злобного манифеста о казни Волынского не смогли выискать в «генеральном рассуждении» ничего криминального и ограничились обвинениями автора в том, что его намерения касались «до явного нарушения и укоризны издревле от предков наших блаженныя памяти великих государей и при благополучном нашем государствовании к пользе и доброму порядку верных наших подданных установленных государственных законов и порядков, к явному вреду государства нашего и отягощению подданных».

Скорее, наоборот, проект находился на столбовом пути развития внутренней политики послепетровской монархии. Сократить армию безуспешно пытался Верховный тайный совет; при Анне предпринимались попытки «одворянить» государственный аппарат (путем «приписки» молодых дворян-«кадетов» к Сенату для обучения канцелярской работе) и сбалансировать бюджет; позже, при Елизавете Петровне, будут восстановлены магистраты и введена дворянская винная монополия. Волынский предусматривал частичное удовлетворение запросов и интересов основных российских сословий — но, кажется, Артемий Петрович несколько преувеличил значение своего детища. Его проекту, составленному из нескольких несоразмерных частей, не хватало систематичности и постановки принципиальных проблем, а самому автору — способности к «отвлеченным мыслям» и планомерной работе. По мнению исследователя проекта Ю.В. Готье, Артемий Петрович на высшем государственном посту оставался «умным и способным дилетантом».