— На всю деньгу, што в мошне, у купчин у иноземных хлебушко куплю, четвертей тыщу, раздам людям подешеву.

— Сие по-божески, по-православному. Как Господь учит — рука дающего да не оскудеет. И тебе доброе дело зачтется Господом нашим Богом.

Сказано — сделано. Кто-то спешит творить добро, когда приходят горе и беда, кто-то наживается на общем несчастье. Много лет наблюдал Апраксин за Петром. Водился за царем грех — любил выпить, погулять. Но на себя лишнего не расходовал, ходил всегда в потертом кафтане, старых штанах, стоптанных башмаках. А главное, прижимист был на казенную копейку. Даже Меншиков как-то обиженно проговорил: «Государь мне ни единой полушки сверх означенного не выдает на разные покупки, еще и доглядывает, не словчил ли».

И Федор перенял привычку не транжирить на себя все жалованье.

Из Двинска летописец за 1695 год: «В то же лето, грех ради наши, весна была вельми студена и не стройна, так же и лето, а страда была сенная вельми дождлива и протяжна за неустроением воздуха, а хлеб яровой и рожь самое малое число, что жали и то для толченины, протчее косили и скоту кормили, и под снег пошло не малое число и всякие земные плоды не родились. Многие деревенские люди для прокормленья брели в верховские города. И сего ради настроения, милосердуя о народе, ближний стольник и воевода Федор Матвеевич Апраксин изволил положить на продажный хлеб цену по 10 алтын и по той цене и покупали, и сам Федор Матвеевич взял на свое имя у иноземца Володимира Иевлева великую вологодскую лодью хлеба четверть по 20 алтын, по той же цене 10 алтын и в мире распродать велел, не по многу числу…»

Добрую половину купленного хлеба Апраксин распорядился переправить в дальние деревни, в Задвинье.

— Наши-то посадские в городе и Холмогорах и рыбкой, и другим промыслом перебьются, — пояснил он Озерову, — а ты проследи, штоб хлеб-то к ворам не попал. Давать не помногу, но всем хилым и сирым…

Осень уже вступила в свои права, и бабье лето прошло, когда появился посланник из-под Азова. Читая письмо царя, Апраксин радовался: «Слава Богу, не промазал я с голландцами».

«Min Her Guverneur Archangel, — писал царь, — понеже единым нынешним письмом, сентября 3 дня писанным, нас уведомить изволил в котором о бещинстве Голанских капитанов объявляется, что они в устье Двинском взяли два корабля и о том требуете решения: как с ними поступить, и о том соответствую, что никакого попусти сему не быть, понеже сие дело срамно есть и нигде в пристанищах приезжие такой воли не имеют, а хотя и неприятелей увидят, и их стерегут на море, а не в устье… и о том, что учинишь изволь уведомить. Piter».

Отложив письмо, посмотрел на пятидесятника:

— Как там под Азовом-то?

Пятидесятник словно ждал вопроса:

— Братец твой, воевода, кланяется, в добром здравии.

— Пошто крепость-то не взяли?

Стрелец, поежившись, помрачнел.

— Вправду, воевода, неладно там. Турка-то осада особо не гнетет. Ему с моря султан и припасы, и подмогу то и дело подвозит, а нашим крыть нечем, людей-то морских нема. А со степи татарва на конях то и дело набегает. Меж двух огней полки наши. Сказывал мне знакомец, десятник, приступ-то великий турки отбили, наших полегло немало.

Апраксин покрутил головой, вздыхая, а стрелец продолжал:

— Еще, воевода, сказывают, туркам-то на руку, к ним переметнулся иноземец от нас, Якушкой прозывают. Будто здесь его, в Архангельском, наняли, запрошлым годом.

«Неужто рыжий Енсен? — промелькнуло у воеводы. — У, тварь подлая!»

— А еще, воевода, как отъезжал я, в тот день непогода великая была: дождь с градом, а наши полки к штурму приуготовлялись…

Стрелецкий пятидесятник верно сообщил — полки под Азовом приготовились к штурму. Ждали только погоды.

Готовились к атаке с нескольких сторон. Крепостные укрепления, после подрыва их минами, должны были штурмовать полки Гордона и Лефорта. Гвардейские полки, Семеновский и Преображенский, с тысячью казаков готовы были ударить с прибрежной стороны, от берегов Дона. Командовать ими царь назначил Петра Апраксина.

— На тебя большая надежда, — сказал Петр Апраксину. — Ежели прорвешься к городу, держись до последнего.

Наступление началось ночью, когда взорваны были мины, заложенные под турецкими укреплениями. Трудно было определить поначалу, кому больший урон причинили взрывы, неприятелю или наступавшим войскам. Турки давно прознали про закладку мин и сделали встречные подкопы, заложили свои мины, которые и взорвались одновременно.

Мощный взрыв разрушил часть укреплений, янычары побежали и покинули вал. Но большая часть поднятой взрывом земли с камнями полетела на наши редуты. Не меньше сотни солдат и офицеров задавило, покалечило, убило. Но все же «…солдаты и стрельцы, — вспоминал Патрик Гордон, — бросились через заполненные нами рвы и взобрались на вал без лестниц, что сделано было без особого труда, так как вал порос травой и в некоторых местах был очень отлогий; однако вследствие помехи от палисадов они не могли проникнуть в брешь на фланге. Но на куртину и на болверк[27]они взошли и прочно заселе в болверке, как это было предписано, не опасаясь ретраншемента[28], устроенного на гребне болверка. Это выполнили стрельцы, между тем, как солдаты, в особенности Бутырского полка, обступили другой болверк и куртину. Войска генерала Лефорта также устремились вперед, но не в большом числе».

Лефорт, как и при первом штурме, нехотя поддерживал основной удар полков Гордона. Сказывалась и личная неприязнь между двумя иноземными генералами.

Между тем турки, почуяв смертельную опасность, собрались с силами и яростно атаковали. «Ими предводительствовало какое-то знатное лицо в красной одежде, которое их не только чрезвычайно воодушевляло, но и побуждало с саблею в руке к исполнению обязанности. Наши были в большом числе оттеснены в ров, и турки стреляли по ним из огнестрельного оружия и из луков, бросали ручные гранаты и копья». Заметив неудачу, Гордон велел бить отбой.

А в эти минуты с юга, с берега Дона, успешно атаковали крепость гвардейцы и казаки под командой Петра Апраксина. Они овладели укрепленным валом и просочились в город. Узнав об этом, Гордон повел своих солдат и стрельцов в атаку, но «люди шли в бой уже не с таким бодрым духом». Атака захлебнулась, и Гордон вновь приказал отойти…

Преображенцы, семеновцы и казаки то и дело, под яростным огнем, кидались в атаку, ожидая поддержки полков Гордона. Но напрасно всматривался Петр Апраксин в сторону крепостных стен, тянувшихся от обрыва, атака там, видимо, захлебнулась. Петр оглянулся назад. На противоположном берегу в лагере Долгорукого был царь, оттуда он посылал гонцов с приказами. «Надо бы тебе, государь, не отсиживаться за рекой, чай не в Кожухове, а вместях с войсками, единой рукой направлять действо. А так каждый сам по себе, с растопыренными пальцами, врозь…» — подумал Апраксин.