– Назначу свидание, когда все это закончится… – немного робко пробормотал Калеб, с тоской вспоминая одну из тех немногих женщин, с которыми он когда-либо в своей жизни разговаривал. – Она сказала, у нее собственная ферма. Из меня выйдет неплохой петушок.

– Бьюсь об заклад, Проф сейчас заявит, что «петушок» бранное слово, – ухмыльнулся Малыш Вилли. – Правильнее называть «самец курицы».

– Ха, ха, ха!

– Чиво?

Пока Орда экспериментировала с маслом для принятия ванн (поначалу пытаясь применить его внутренне), Шесть Благожелательных Ветров бочком придвинулся к бывшему преподавателю.

– Знаешь, а я вдруг сообразил, что вы собираетесь украсть, – сказал он.

– В самом деле? – вежливо ответил Профессор Спасли.

Он наблюдал за Калебом, который, вроде бы осознав, что столько лет вел неправильный образ жизни, теперь яростно наверстывал упущенное и пытался постричь ногти мечом.

– Легендарный Алмазный Гроб Ше-Ю! – выдал Шесть Благожелательных Ветров.

– Опять не угадал.

– О.

– Так, господа, все выходим, – громко объявил Профессор Спасли. – Думаю, вы вполне усвоили основные правила коммерции, общественных сношений…

– …Ур, ур, ур… Прошу прощения…

– …А также принципы налогообложения, – продолжал Профессор Спасли.

– В самом деле? И что же это за принципы? – спросил Коэн.

– Это когда отбираешь у торговца почти все его деньги, – Шесть Благожелательных Ветров подал Коэну полотенце.

– И все? Да я уже столько лет этим занимаюсь…

– Нет, ты отбирал все, – поправил Профессор Спасли. – И в этом ошибался. Ты убивал слишком многих, а тех, кого не убивал, оставлял слишком бедными.

– А по мне, так это правильно, – пробурчал Маздам, раскапывая серные карьеры своего уха. – Бедные торговцы богатые мы.

– Нет, нет, нет!

– Нет, нет, нет?

– Да! Это нецивилизованно!

– Тут все, как с овцами, – объяснил Шесть Благожелательных Ветров. – С них же не сдирают шкуру в один прием, а стригут каждый год.

Лица ордынцев озадаченно вытянулись.

– Их жизненная политика – режь-хватай-беги, – отозвался Профессор Спасли с некоторой ноткой безнадежности в голосе. – Неудачное сравнение.

– Это чудесный Поющий Меч Бона, да? – прошептал Шесть Благожелательных Ветров. – Я догадался! Вы именно его собираетесь украсть.

– Нет. Фактически глагол «красть» тут не совсем подходит. Ну что ж, господа… Быть может, вы еще не вполне цивилизованные, но, по крайней мере, вы теперь чистые, прилично одетые, а для многих цивилизация именно в этом и заключается. Думаю, теперь настало время… действовать.

Орда приосанилась. Действовать они умели.

– Вперед! В тронный зал! – бросил клич Чингиз Коэн.

Шесть Благожелательных Ветров не сразу сумел сделать соответствующие выводы, но наконец он все-таки сложил два и два.

– Император! – воскликнул он и в ужасе, смешанном со злым восторгом, поднес руку к губам. – Вы собираетесь выкрасть самого императора!

Коэн одарил его алмазной улыбкой.

В коридоре, ведущем в личные покои императора, обнаружились еще два мертвых стражника.

– Слушай, а как так получилось, что вас всех взяли живьем? – прошептал Ринсвинд. – У местных стражников большущие острые мечи. А никто из вас не погиб.

– Наверное, нас собирались пытать, – ответила Бабочка. – Во время нашей битвы пострадали с десяток стражников.

– О-о? И от чего же они пострадали? Вы обклеили их листовками? Или пели революционные песни, пока не свели их с ума? Слушай, кому-то вы нужны живыми.

В темноте половицы пели, отзываясь на каждый шаг хором скрипов и стонов – точь-в-точь как полы в Университете. Однако в прекрасном сияющем дворце это казалось чем-то странным и неожиданным.

– Такие полы называют соловьиными, – объяснила Бабочка. – Плотники помещают под гвозди маленькие железные хомутики, чтобы никто не мог прокрасться незамеченным.

Ринсвинд посмотрел на пол, на валяющиеся там и сям трупы. Ни один из стражников не успел даже обнажить меч. Он перенес вес тела на левую ногу. Пол завизжал. Затем на правую. Пол стонал.

– Тут что-то не так, – прошептал он. – По такому полу к человеку никак не подкрадешься. Значит, стражников убил кто-то им знакомый. Пошли отсюда…

– Мы идем дальше, – твердо сказала Бабочка.

– Это ловушка. Кто-то использует вас для своих грязных делишек.

Она пожала плечами.

– У большой нефритовой статуи поворачиваем налево, – указала она.

Было четыре часа утра. До рассвета оставался час. Кабинеты высокопоставленных придворных охраняли стражники, которых, впрочем, было не слишком много. В конце концов, здание располагалось в самом сердце Запретного Города, обнесенного высокими стенами. Ничто не предвещало опасности.

Чтобы всю ночь охранять пустые комнаты, требуется иметь ум особого склада. Одна Большая Река имел как раз такого рода ум, который тихонько вращался себе по орбите в блаженной пустоте черепа.

В справедливости его имени никто никогда не сомневался – стражник был примерно такого же размера и передвигался с той же скоростью, что и река Гунг. В детстве его прочили в борцы цумо, но он не прошел по умственному развитию, поскольку не сумел съесть стол.

Понятия скуки для него не существовало. На такие вещи у него просто не хватало воображения. Однако ему все же хватало ума пользоваться никогда не меняющимся выражением железной ярости, которое намертво застыло на забрале его шлема. Прикрывшись таким забралом, можно было спокойненько дремать – ну а спать стоя совсем нетрудно, надо только приноровиться.

Вот и сейчас Одна Большая Река преспокойно спал. Лишь иногда доносился тихий скрип – словно по полу кралась очень осторожная мышь.

Вдруг забрало поднялось, и чей-то голос требовательно вопросил:

– Ты скорее умрешь, чем предашь императора, – да или нет?

– Хорошенько подумай, прежде чем ответить, – предупредил второй голос.

Одна Большая Река сморгнул и перевел взгляд вниз. Привидение в скрипучем инвалидном кресле держало очень большой меч, острие которого упиралось точнехонько туда, где между верхней и нижней частями доспехов оставалась небольшая щелочка.

– Должен добавить, – сказал третий голос, последние двадцать девять человек, которые дали неверный ответ, уже… сушеная резаная рыба… прошу прощения, мертвы.

– И кстати, мы вовсе не евнухи, – уточнил четвертый голос.

Думая, Одна Большая Река шевелил губами: мыслительный процесс давался ему с большим трудом.