Музыка подхватывала и кружила, словно маленький смерч, сотканный из нот. Элизабет покачивала головой и улыбалась, с восхищением наблюдая за собственными ощущениями. Но вдруг беспричинная веселость оборвалась. Ликование стихло. Смычок нежно коснулся струн и извлек чуть слышный печальный звук.

«Какая огромная, непереносимая боль!» – мелькнуло в сознании Элизабет.

«Танцуй, танцуй, ma petite, не останавливайся», – властно требовал голос.

А может, это скрипка ее заколдовала?

Элизабет повернулась к кровати. Она впервые заметила, что тетушки Карлоты в комнате нет. Ее по-прежнему охватывало ощущение счастья, абсолютного экстаза. Ей хотелось получше рассмотреть человека со скрипкой, но включать свет она не решалась.

– Играй, играй же, умоляю тебя, – прошептала она, улыбаясь, а тело, словно загипнотизированное, по-прежнему танцевало под беспорядочные и полные тоски аккорды Люсьена.

Ах, какая это была чудесная мелодия! Обезумевшие ноты сменяли одна другую, воспаряли и обрушивались вниз, делаясь все более беспокойными и страстными. Элизабет покружилась, сделала пируэт и тут внезапно заметила стоящий перед дверью чей-то силуэт. Она засмеялась. Джим смотрел на нее с любопытством, хотя глаза у него были до странности неподвижны: казалось, он погружен в глубокий сон.

– Ты что, лунатик? – Элизабет подошла к нему, все еще размахивая руками в такт музыки. – Ты слышишь его? Слышишь скрипку?

Джим кивнул. Его рот исказило подобие улыбки. Ей показалось, что он пьян или под кайфом.

– Пора спать, красавица, – выдавил он из себя с явным трудом. – Я шел в уборную… Дверь была не заперта, и я подумал…

– Это он, Джим! – перебила Элизабет. – Этот человек. Смотри, вон он, в саду. Играет на скрипке. Слышишь музыку? Она просто невероятная.

Джим подошел к окну. Очередная высокая нота разрушила меланхоличную композицию, мелодия зазвучала иначе, но с прежней проникновенностью.

– Да, я его вижу…

– Но его видим только мы с тобой! Правда, удивительно?

Не прерывая игры, Люсьен посмотрел на нее и улыбнулся. Смычок взлетел и снова опустился на струны. Джиму стало нехорошо. Он уселся на край кровати и уставился на танцующую по комнате Элизабет. Наконец она очутилась возле него и страстно поцеловала в губы.

– О, нет… – пробормотал он.

– Не хочу ничего слышать, давай целоваться!

Одним прыжком, будто цирковой акробат, она подлетела к двери и заперла ее изнутри. Джим ее не останавливал. Его силуэт был едва различим в сумраке комнаты, он слышал только скрипку и голос Элизабет.

– А где тетя? Разве она не должна спать с тобой в одной комнате?

– Наверное, вышла. Мы с тобой одни, дорогой, не считая этого человека и скрипки.

Она легонько толкнула его в грудь и вновь поцеловала – жадно, не торопясь. На Джиме были только пижамные штаны, его голая грудь была теплой и гладкой. Пахнущие медом губы обжигали, словно у него подскочила температура, а взгляд был как у заплутавшего пьяницы, который сам не знает, как здесь оказался. Элизабет не выдержала и тихонько засмеялась. Музыка не стихала. С каждой минутой она звучала все громче, все настойчивей. Джим смотрел на Элизабет с нескрываемым вожделением. До этого мгновения Джим на нее так не смотрел. Он любовался ею неторопливо, словно присматриваясь к подарку, который ему только что преподнесли. Его глаза скользили по ее фланелевым штанам, не спеша поднялись до белой полупрозрачной майки, словно пытаясь рассмотреть то, что она под собой скрывала. Он что-то пробормотал сквозь зубы, слов она не разобрала и снова засмеялась. Ее волосы были распущены, темные блестящие завитки спадали на лоб, лезли в глаза. Элизабет откинула волосы и погладила его щеку. Надо же: взрослый мужчина – и одновременно маленький мальчик…

– Я должен…

Она снова впилась в его рот поцелуем, заставляя умолкнуть. Она чувствовала его возбужденную плоть под мягкой тканью пижамных штанов. Когда прозвучала очередная исступленная нота, Джим откинулся на кровать.

– Это Паганини, Катрина… Он всего лишь играет Паганини.

– Да, но он играет для нас с тобой. Для тебя и для меня.

Джим повернул голову и посмотрел на нее невидящими глазами, словно не понимая ни слова из того, что она ему говорит. В это мгновение Элизабет осенило: Джим спит. Он спит и даже не догадывается, где он.

– Джим… – прошептала она ему на ухо, – оставайся со мной. Спи здесь…

Он засмеялся, тихо и нежно. Нехотя, будто с трудом, поднял руку и погладил прядь ее волос.

– А потом меня убьют…

– Ложись рядышком. Никто не войдет.

Она улеглась возле него, положив ногу ему на талию. Дыхание Джима участилось. Глаза его были закрыты. Казалось, он всем своим существом прислушивается к скрипке. Она гладила его грудь и живот, легонько щекоча пальцами горячую кожу. Как страстно она его желала! Но спешить не хотелось. При других обстоятельствах Джим ни за что на свете не допустил бы такого тесного сближения, но музыка подчинила его, поработила. Он не сопротивлялся. Она взяла его руку. Рука была большая, сильная. Она раздвинула его пальцы и переплела со своими. Ее крохотная ручка в его большой руке казалась кукольной. Она погладила его запястье, провела пальцами вверх до локтя. Кожа от кисти до локтя была покрыта нежными волосками, светлыми, золотистыми, различимыми лишь на ощупь. Элизабет внимательно рассмотрела его грудь. Она видела благодаря свету, сочившемуся из окон: грудь вздымалась и опадала, подчиняясь тому же безумному ритму, что и скрипка. Она была гладкой, лишенной волос и нежной, как у подростка. Она поцеловала его в щеку, затем в шею. Джим вздрогнул, словно от испуга, взглянул на нее из глубины своего заколдованного сна и тяжело вздохнул.

– Веди себя хорошо, Катрина.

Чтобы не рассмеяться, Элизабет зажала рот ладонью. Она чувствовала непривычный жар, яростное, неистовое желание – чем больше она ласкала тело Джима, тем более нестерпимым становилось это желание. А еще она чувствовала, что и Джим под ее ласками распаляется все сильнее.

И тогда что-то произошло. Скрипка испустила целую серию пронзительных звуков, таких резких, что заболели уши. Несколько струн пропели одновременно, подобно птичьей трели, скорость мелодии стала невероятной, головокружительной, безумной. Джим вздрогнул, словно внезапно проснулся, и Элизабет испугалась, увидев перед собой его черные глаза, смотревшие так напряженно, будто он только что пришел в себя и не понимает, где находится. Но, к ее удивлению, он ее поцеловал. Он сделал это по-взрослому, слюняво, почти непристойно, засунув язык ей в рот и шаря по деснам, как никто никогда еще не делал. Он почти до боли сжал ее в своих объятиях.

– Джим…

Его пальцы скользнули по ее бедрам. Он стащил с нее пижамные штаны – проворно, как по волшебству. Его опыт удивил Элизабет. От полнейшей расслабленности он перешел к активному действию, чего она никак от него не ожидала. В следующий миг он раздел ее полностью и бегло окинул взглядом ее тело.