«Это был Дарли, бедняжка. — Она взяла со стола карты. Нессим на миг поднял глаза, выложил карту и назвал ставку. Игра пошла, и она стала говорить тихо, словно бы сама с собой. — Он в совершеннейшем восторге от дневников. Ты помнишь? Я делала для Арноти заметки к „Mœurs“ под диктовку, когда он повредил запястье. Потом мы их сброшюровали и переплели. Все те куски, которые он в конце концов не использовал. Я выдала их Дарли за мой дневник. — Она улыбнулась печально. — Он и впрямь их принял за мои, сказал сейчас, и, по-моему, не без основания, что у меня мужской склад ума! Еще сказал, что мой французский оставляет желать лучшего, — вот бы Арноти порадовался, а?»

«Мне жаль его, — сказал Нессим тихо, мягко. — Он славный. В один прекрасный день я наберусь духу и объясню ему все как есть».

«Но я не могу понять, почему тебя так беспокоит эта крошка, Мелисса, — сказала Жюстин, она опять-таки словно спорила с собой, а не говорила с ним. — Я прощупывала его так и эдак. Он ничего не знает. Я уверена, что и она ничего не знает. Только потому, что она состояла в любовницах у Коэна… Не знаю».

Нессим положил карты и сказал:

«А я вот не могу отделаться от ощущения, что она о чем-то по меньшей мере догадывается. Коэн был дурак, и дурак хвастливый, а уж он-то знал все, что только можно было знать».

«А ей-то он зачем стал бы докладывать?»

«Просто-напросто после его смерти, стоило мне наткнуться на нее где-нибудь в Городе, и она смотрела на меня как-то не так — словно обладала какой-то сторонней обо мне информацией, по-другому, в общем. Трудно объяснить».

Они молча играли, пока не закипел чайник. Затем Жюстин отложила карты и приготовила валериану. Пока он маленькими глотками пил отвар, она пошла в другую комнату, чтобы снять украшения. Нессим услышал, как щелкнули, расстегиваясь, серьги, потом — тихие всплески таблеток снотворного, падающих в стакан. Она вернулась и села за карточный столик.

«Ну, ладно, если ты ее опасаешься, почему бы каким-нибудь образом не избавиться от нее? — Он встревоженно поднял глаза, она тут же добавила: — Нет-нет, я ей зла не желаю, но сделать так, чтобы она уехала».

«Я так и думал поступить, но потом, когда в нее влюбился Дарли, я… пожалел его, что ли».

«Такого рода соображениям места быть не должно», — отчеканила она, и он кивнул едва ли не с робостью.

«Я знаю», — сказал он.

Жюстин опять сдала карты, они занялись игрой.

«Я сама устрою ее отъезд — руками того же Дарли. Амариль уверен, что она серьезно больна, и уже порекомендовал ему отправить ее в один иерусалимский санаторий, там у них какой-то особенный курс лечения. Я предложила Дарли денег. И теперь он пребывает в ужаснейшем смятении духа. Очень по-английски. Он и впрямь хороший человек, Нессим, хотя как раз сейчас он очень тебя боится и шарахаться готов от каждого куста».

«Я знаю».

«Но Мелисса должна уехать. Я так ему и сказала».

«Прекрасно. — Затем иным совершенно голосом, взглянув ей в глаза: — А что с Персуорденом?»

Вопрос повис между ними в гулкой ночной тишине и дрожал, как стрелка компаса. Взгляд его чуть погодя скользнул обратно в карты. На лице у Жюстин появилось новое выражение, ожесточенное и диковатое. Она отточенным движением прикурила сигарету и сказала:

«Я тебе уже говорила, он человек весьма необычный — c'est un personnage. Если он что-то знает, он не захочет сказать, из него и намека не вытянешь. Трудно объяснить».

Она глядела на него внимательно, долго, отстраненно изучая его смуглое лицо, он смотрел в карты.

«Я вот что хочу сказать насчет различий между ними. Дарли очень сентиментален и очень ко мне привязан, а потому не опасен совершенно. Даже если в его распоряжении и окажется некая нежелательная информация, он ее использовать не станет, похоронит ее, и все. Персуорден — другое дело! — Глаза ее сверкнули. — Он холоден, умен и замкнут. Аморален насквозь — как египтянин! Если мы с тобой завтра помрем, он слишком переживать не станет. Я все никак не могу достать его. Но в перспективе — это враг, с которым придется считаться всерьез».

Он снова поднял глаза, какое-то время они сидели молча, пытаясь заглянуть, как сквозь стену, друг другу в души. Теперь его глаза были полны горящей, страстной ласки, как у некой странной, благородной хищной птицы. Он облизнул губы и ничего не сказал. На языке у него так и вертелось: «Я боюсь, что ты окончательно в него влюбишься». И только из непонятной ему самому стыдливости он сдержался.

«Нессим».

«Да».

Она загасила сигарету и, уйдя глубоко в себя, поднялась, заходила взад-вперед по комнате, руки крест-накрест под мышками. Как всегда в глубоком раздумий, двигалась она как-то странно, немного даже чудно — крадучись, как хищный зверь. Глаза ее затуманились, потухли. Он подобрал, не глядя, карты, перетасовал колоду раз, другой. Затем отложил их и поднял ладони к пылающим щекам.

Она тут же оказалась рядом, положила ему на лоб теплую руку.

«У тебя опять температура».

«Нет, не думаю», — ответил он быстро, почти автоматически.

«Давай я смеряю».

«Нет».

Она села напротив, наклонилась вперед и снова принялась смотреть ему в глаза.

«Нессим, что происходит? Твое здоровье… эта температура, и ты совсем не спишь, ведь так?»

Он улыбнулся устало и прижал ее ладонь тыльной стороной к своей горячей щеке.

«Чепуха, — сказал он. — Просто напряжение сказывается, дело-то идет к концу. Еще пришлось сказать Лейле правду. Она, когда поняла размах наших планов, встревожилась не на шутку. И с Маунтоливом ей будет теперь труднее. Я думаю, она потому и не стала встречаться с ним тогда, на карнавале, помнишь? Я в то утро обо всем ей как раз и доложил. Впрочем, неважно. Еще несколько месяцев — все, комар носу не подточит. Остальное будет зависеть уже от них самих. Но Лейле, конечно же, идея с отъездом пришлась не по вкусу. Как и следовало ожидать. И потом, у меня еще есть проблемы, и немаловажные».

«Что за проблемы?»

Он, однако, покачал головой, встал и принялся раздеваться. В постели он допил валериану и лег, скрестив руки на груди, вытянув ноги, — ни дать ни взять, барельеф крестоносца на саркофаге. Жюстин выключила свет и молча постояла в дверях. Потом сказала наконец:

«Нессим. Я боюсь, с тобою происходит что-то, чего я не понимаю. Скажи, пожалуйста!»

Последовала долгая пауза. Заговорила опять она:

«Чем все это кончится?»

Он немного привстал и посмотрел на нее.

«К осени, когда все будет готово, придется изменить диспозицию. Может быть, придется расстаться примерно на год, Жюстин. Я хочу, чтобы ты отправилась туда и была там, когда все начнется. Лейле нужно будет уехать на ферму в Кении. Здесь наверняка реакция будет весьма обостренная, и я хочу ее встретить лицом к лицу».