– Николай Иванович, продолжай рассказывать дальше, – сказал я. – Хотя мне всё это слушать больно и неприятно, но историю зверских отношений между людьми и нелюдями я хочу знать во всех подробностях.

– Слушай дальше, – продолжал Николай Иванович. – Нотариус скреплял своей подписью показания обвиняемых и свидетелей.

Другими важными чинами в аппарате инквизиции были: прокурор, врач и палач. “Родственниками” инквизиции также были: тайные доносчики, тюремщики, слуги и другие соглядатаи, шпионы – из разных слоев общества…

В подобных случаях родители выдавали своих детей, дети – родителей, мужья – жён, жёны – мужей…

– Погоди, Николай Иванович, – прервал я рассказчика, – ведь и сейчас наблюдается то же самое. Один к одному. И жёны отказываются от своих мужей и дети от своих отцов…

– Да, ты прав, Алексей Иванович. Всё сейчас у нас делается, как сотни лет назад. Аппарат насилия государства повторяет методы работы инквизиции средневековья. И ранее арестованных сажали в секретную тюрьму, в полной изоляции от внешнего мира. В тёмные и сырые помещения нас с тобой, Алексей Иванович, также помещают. На нас пока не надели кандалы и цепи, но эти «браслеты», очевидно, нас не обойдут в дальнейшем.

– Донос и самообвинение — это доказательство виновного, и поэтому следователи так усердно с нами “работают”, – продолжал говорить Николай Иванович. – Как и раньше, следователи на нас нажимают. Заставляют, чтобы мы говорили на себя напраслину. Чтобы в дальнейшем следователи могли что-то записать в обвинительном заключении. И так жестоко нас избивают, не кормят, не дают воды. И сажают в этот ужасный карцер, где не только вдвоём нельзя стоять, но и одному места не хватает.

И заметь, Алексей Иванович, как они, следователи, пользуются своими тайными осведомителями: уголовниками, убийцами, ворами и прочей мразью…

Николай Иванович постепенно прервал свой рассказ. Чувствовалось, что он устал говорить. Каждое слово он произносил с трудом.

Мы стояли в карцере уже несколько часов. Воздуха для нормального дыхания нам не хватало. В ноздри лезла вонь – малую нужду мы справляли здесь же. Очевидно, что в этом карцере побывали и другие “враги народа”. Уголовники, убийцы, воры и другие подобные элементы, с которыми мы сидели в камере, были в более выгодных условиях, такой “чести”, какой удостоились мы, не заслужили.

Казалось, что после того, как перестал говорить Николай Иванович, прошло много времени. Часов у нас не было. Стояние в карцере, вонючем, мокром и холодном даже в течение десяти минут казалось вечностью. Так что, прошёл один или пять часов – не имело значения. Время для нас словно остановилось.

Казалось, нашему заточению не будет конца. Я стал думать о том, что хотел бы, чтобы такие муки испытал каждый надзиратель тюрьмы, каждый следователь, каждый прокурор, каждый судья, в том числе и главный следователь карательного органа государства…

Неожиданно дверь карцера открылась, и мы оба вывалились из тесной камеры на пол. Двое надзирателей ударами ног заставили нас быстро подняться, и повели на допрос.

Допрос спас нас от тяжёлого стояния в тесной каморке. Нас отвели к разным следователям.

Когда я очутился перед следователем, он спросил меня:

– Почему, Иванов, от тебя так пахнет, в камере много арестованных?

– Нет, гражданин следователь, – ответил я, – я был не в общей камере, где много арестованных, я был в карцере, куда вместе с другим арестованным нас впихнули надзиратели.

Следователь, не обращая внимания на мои слова, спросил:

– Иванов, как зовут того, с кем ты был в карцере? Кто он по образованию, где учился?

– Гражданин следователь, – ответил я – я его не знаю, сказать о нём что-нибудь не могу.

– Врёшь, Иванов! – заорал на меня следователь, – Мне надзиратель сказал, что ты со своим сокамерником разговаривал, за что вы оба оказались в карцере. О чём у вас был разговор?

– Да, он только спросил меня, какое сегодня число и какая погода на улице, – сказал я, – но ответить сокамернику я ничего не успел, так как ворвались надзиратели и выволокли нас из камеры и втолкнули в карцер, вонючий, сырой, тёмный и тесный. Где мы и простояли до тех пор, пока нас повели на допрос. Утром нас не покормили.

– Много ты захотел, Иванов, – прорычал следователь. Видно было, что ночь он также не спал. Может, допрашивал кого-нибудь, а может, насиловал очередную жертву – беспомощную арестованную.

– Тебе ещё завтрак подать из ресторана, красный командир, председатель колхоза. Не дождёшься. Вот начнёшь рассказывать о своих связях с Ленинградом, тогда другое дело. Тебя вкусно накормят, дадут вволю воды или чая. Называй их фамилии, адреса, место работы и должности. Назови всех сообщников, с которыми ты встречался несколько месяцев назад, когда почему-то вдруг выезжал в Ленинград. Что ты ездил в Ленинград, я знаю точно.

Говори связно, точно, не быстро, чтобы я успел всё записать. Ты, наверное, заметил, что я всю ночь не спал. Работал. И мне надо отдохнуть. Начальство меня торопит и просит быстрее закончить твоё дело и вовремя передать его в суд. Так что, Иванов, входи в моё положение и помогай следствию. Чем быстрее и полнее мне всё расскажешь, тем скорее ты опять встретишься с женой и детьми. Видишь, Иванов, наши интересы совпадают. Рассказывай обо всех своих связях с «врагами народа» и ты будешь свободен. Я записываю…

– Да, я действительно ездил в Ленинград. Отпираться не буду. Однако мне нечего сказать, гражданин следователь, – ответил я, – ни с кем я не встречался в Ленинграде. Ездил в Ленинград к брату, просил его найти мне работу, чтобы я мог прокормить свою большую семью. Последние полгода, когда меня сняли не заслуженно с должности председателя колхоза, я нигде не работал, меня на работу не берут ни в деревне, ни в районе.

– Здорово врёшь, Иванов, – прервал меня следователь, – ты являешься участником заговора, тебя завербовали “враги народа”, чтобы использовать твои знания в военном деле. Заговорщики хотят свергнуть Советскую власть и восстановить царский режим. И ты этого хочешь, Иванов, не правда ли?

– Нет, гражданин следователь, – быстро ответил я, – я никогда не участвовал ни в каких заговорах. Меня никто не вовлекал для участия в смене власти. Я честно выполнял свой долг во время гражданской войны. Я знаю только своих бывших командиров, которые командовали полками и дивизиями. После окончания гражданской войны я некоторое время прослужил в армии, а потом меня комиссовали по болезни: у меня был туберкулёз лёгких.

Затем руководители района направили меня для работы в деревне. Чтобы я лучше устроил жизнь простых деревенских людей. Чтобы я организовал колхоз, справедливый колхоз. Я так хотел устроить труд крестьян, чтобы этот труд стал приносить им радость, а не только зерно, мясо, молоко …

Я, кажется, этого достиг. Но знали ли Вы, гражданин следователь, с какими трудностями я столкнулся при организации колхоза. Ведь в деревне хорошо поработали комитеты бедноты. Наиболее хозяйственных, умеющих работать мужиков сослали в места не столь отдалённые, а их имущество разграбили. Так что мне пришлось покрутиться при организации колхоза. Появились продукты, и мне было предложено ими поделиться с районом…