— «У пропастей синих стою, — продекламировал негромко, слыша, как стучат оба сердца, — куда я сейчас упаду? В траву, что растет на краю? А, может, дно бездны найду?»

— А дальше? — замирающий шепот Инны втекает в мои уши. Девичьи ресницы порхают, пряча взгляд — и словно раздувают румянец на скулах.

— Не дописал, — вздыхаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Это еще в восьмом классе… Только последние строчки помню: «По спасенному — листик травы. По упавшему — синий цветок!»

Хорошистка ласково погладила меня по щеке, безмолвно благодаря, и заговорила с преувеличенным оживлением:

— Это близняшки затеяли! У Миши, говорят, мама уехала, а ему некогда пироги печь. Давайте, говорят, сами!

Тут на крыльце шумно затопали, и порог переступила Рита, одетая как на субботник.

— Нет, ну ты посмотри на нее! — с деланным осуждением наехала она. — Отлипни, моя очередь. С днем рожденья, Мишечка!

Инна неохотно уступила Сулиме, и я был оцелован самой «Мисс школа № 12».

— Брился? — поинтересовалась «мисска», хотя в темени ее глаз таились совсем иные вопросы. И даже готовые ответы.

— Первый раз! — соврал я. Уши мои теплели.

— Чувствуется, — Рита снова потянулась губами.

— Обойдешься! — Хорошистка ловко перехватила меня, оттирая подружку.

— Вот на-аглая… — возмущенно завела Сулима.

— Ты со мной, как с куклой, — проворчал я, безропотно подчиняясь ласковому напору Дворской, и выдал писклявое: — «А ну, быстро вернула! Это моя игрушка!»

Инна прыснула, поджимая плечи, но ответить не успела — в домик ворвалась галдящая толпа одноклассниц и одноклассников, бесцеремонно оттесняя Хорошистку.

— С днем рожденья! С днем рожденья!

Девчонки сразу полезли целоваться — когда все вместе, то не стыдно. А парни вытрясали пыль из моей куртки, хлопая по спине, да так, что внутри что-то ёкало.

— Вы откуда свалились? — спросил я с остаточной растерянностью, подставляя близняшкам Шевелёвым сразу обе щеки.

— Оттуда, оттуда! — простодушно радовалась Маша. Удался сюрприз!

— Мы на электричке, — поведала Света, звучно чмокая. — Весь вагон заняли. Иже херувимы! Ты рад?

— Аз есмь! — отчеканил я.

Карусель мелких и приятных хлопот завертелась, набирая обороты. Кто-то бубнил:

— Не понял… Мясо, что ли? Так оно ж сырое!

— Это на шашлык, балда.

— Сам балда!

Тонконогая Альбина с Настей доваривали борщ, увертываясь от дыма:

— Та-ак… Подсолить или хватит? Аля, попробуй.

— Ой, да нормально! Чесночку еще…

Эдик Привалов, нескладный очкарик осьмнадцати лет, и вихрастый Гоша Кирш собирали импровизированный стол:

— Гош, под ноги смотри! Никуда твоя Настя не денется.

— Да ну тебя! Говоришь, что попало…

Возле Эдика, как планета у двойной звезды, крутился тощий Данька Корнеев, разрываясь между притяжением старшего товарища и хорошенькой внучки Ромуальдыча:

— Ого! Это ты принес?

— Домашнее, с Кубани. Пахне-ет… Дэнчик, сдвинь на себя. Дэн!

— А?..

Модная Ирма Вайткуте и хрупкая Тимоша застилали доски пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами:

— А она ему и говорит: «Не ходи за мной!». А он ей: «Ты мне очень нравишься!»

— А она?

Рита «припахала» высокого, лощеного Женьку Зенкова и плотного, налитого здоровьем Дюху Жукова — румянец во всю пухлую щеку. Друзья, смахивая на Тарапуньку со Штепселем, подтаскивали всё, на чем сидят — единственный стул, разношерстные табуретки и ящики:

— Андрэ, не пыхти как паровоз, тут нет рельсов.

— Точка — и ша! Э, э! Чурка-то зачем? На ней усидишь разве?

— А пуркуа бы и нет?

В сторонке, оккупировав облупленную лавочку у могучего куста сирени, репетировали музыканты — Светлана меланхолично перебирала струны черной лакированной гитары, время от времени давя улыбку, а Изя Динавицер настраивал скрипку, отрешась от земного.

— Изя, сделай лицо попроще, а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!

— Чё это?

В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.

— Да никуда я не поеду, — вырвалось у меня. — Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!

— Куда не поедешь? — пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.

— Да это… так, — я неловко покрутил кистью в воздухе, — мысли вслух.

— А-а… — Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. — Слушай… Я чего спросить хотел…

— Нравишься ли ты Ирме? — улыбка сама запросилась на мои губы.

— Не-е! — Дэн замотал модными лохмами. — Я сам у нее спрошу. Когда-нибудь. Скоро. Ты… Ну-у… Запиши меня в этот ваш Центр! — Он торопливо уточнил: — Я не из-за Ирмы! Ну, не только из-за нее…

Подумав, я сказал:

— Давай, сразу после каникул. Соберемся всем гамузом, побалакаем.

— Ага! — обрадовался Дэнчик.

Тут из общего гвалта выделился заливистый смех Вайткуте, и голова моего визави повернулась, как флюгер.

— Лю-юди! — разнесся Ритин голос. — Садитесь жрать, пожалуйста!

— Пошли.

— Побежали!

Наперегонки с голодающими, я захватил табурет во главе самодельного стола. Эдик с таинственным видом достал бутыль темно-бордового вина, и разлил по бокалам, кружкам, стаканам да чашкам.

— Всем понемножку… — обольщающе тянул виночерпий. — По глоточку…

А доски гнулись от бесхитростной снеди!

Миски с «оливье» и селедкой под шубой соседствовали с жареной домашней колбасой. Посередке, в щербатой супнице, настаивался красно-янтарный борщ. Светилось белым и отливало розовым тонко нарезанное, дивно пахнущее сало. Еще теплые пирожки разморено выгибали гребнистые спинки.

— Так, — грея чашку в ладонях, Настя беспокойно осмотрелась. — А кто скажет тост?

— Я, — встала Рита, держа граненый стакан с вином, что просвечивало темным рубином, тая огонек в глубине.

Инна, сидевшая рядом со мной, беспокойно обернулась и положила мне руку на колено, словно боясь, что уведут ее «куклёнка».