Синдо лишь спросил:

   - Чем ещё американцы заняты в Сиэтле?

   - Работают круглые сутки, видимо, - ответил Футида. - Поэтому мы и следим за их портами. Они не сдались.

   - Если они снова нападут, мы ответим, - сказал Синдо. - Преподадим им тот же урок, что и шесть недель назад.

   Он замолчал, глядя на Футиду. Лицо пилота представляло собой непроницаемую маску вежливости, за которой могло скрываться всё, что угодно. Синдо решил немного надавить и посмотреть, что получится.

   - Здесь у нас достаточно и самолетов и кораблей.

   - В количественном отношении, да, - согласился Футида. - Считаете, прибывшие на замену погибшим лётчики, не отличаются от них в классе? А бомбардиры такие же меткие?

   Вот, в чём дело. Синдо ответил:

   - Чем чаще они будут летать, тем лучше станут. Недавно у меня возникли такие же мысли в отношении экипажа "Сёкаку".

   - Надеюсь, - голос Футида по-прежнему звучал обеспокоенно. - У нас слишком мало топлива, чтобы позволять им летать столько, сколько захочется.

   Лейтенант Синдо глухо зарычал. К сожалению, это правда. Уничтожение топливохранилищ ударило по Японии не менее сильно, чем по Америке. Хотя, скорее всего, американцы сами их подожгли, чтобы горючее не досталось японцам. Так уж вышло, японцам на Гавайях не хватало топлива, чтобы патрулировать и в небе и на воде в той мере, в какой хотелось Синдо. Перед последней битвой они хлебали керосин и солярку, словно пьяный матрос. Теперь им требовалось топлива по кораблю в день. Так дела вести нельзя, особенно, когда торговым судам тоже не хватало горючего, и когда вокруг сновали американские подлодки.

   - Когда мы сможем начать пользоваться нефтью, захваченной в Голландской Ост-Индии? - поинтересовался Синдо.

   - Боюсь, не имею об этом ни малейшего представления, - ответил Футида. - Возможно, коммандер Гэнда в курсе, но я нет.

   - Если не скоро, зачем тогда мы вообще ввязались в эту войну? - проворчал лейтенант.

   - Если бы мы не ввязались в войну, у нас бы вообще не было никакого топлива, - сказал на это Футида. - Нет смысла тревожиться о расходовании и дележе того, чего нет.

   Как бы ни хотелось Синдо возразить коммандеру, никаких доводов у него не нашлось.

   Джим Петерсон стоял в очереди за едой, держа в руке миску и ложку. Риса и овощей, что япошки выдавали военнопленным в трудовом лагере, не хватало ни на поддержание сил, ни на поддержание духа. Это не означало, что он не испытывал голод и не желал съесть даже такой скудный ужин. О, нет! После еды он чувствовал себя... не так паршиво.

   Джим видел, что стало с теми, кто оказался слишком слаб, чтобы есть. Япошки не давали им пощады. Они гоняли этих ребят точно так же, как и остальных, и постоянно избивали. А если пленный от такого обращения умирал, что ж, не повезло. Япония не подписывала Женевскую конвенцию. Японские солдаты были убеждены, что плен - это величайший позор. Поэтому они считали, что обращались со сдавшимися американскими солдатами и матросами по-честному.

   "Шлёп!". Четвертый от Петерсона человек получил скудную порцию ужина. "Шлёп!". Теперь третий. "Шлёп!". Второй. "Шлёп!". Теперь парень, что стоял перед Петерсоном. И, вот "шлёп!" - он получил свою порцию. На 10-15 секунд мир снова обрел краски. У Джима была еда! Он поспешил отойти в сторону, чтобы поесть, прижимая к груди миску, как скряга прижимает к себе мешочек с золотом.

   Кучка липкого риса да неизвестные овощи размером с мяч для софтбола - вот, что было предметом его гордости. Джим это понимал и ему было стыдно. Он испытывал отвращение к самому себе. Но поделать он ничего не мог. Настолько его организм жаждал той скудной пищи, что выдавали япошки.

   "И ради этого я уехал из Аннаполиса?" - горько думал Петерсон, спешно засовывая в рот еду.

   Он был флотским лейтенантом, служил на "Энтерпрайзе" и возвращался в Перл Харбор после перевозки самолётов на остров Уэйк. Он взлетел с палубы авианосца, чтобы сделать с япошками то, что умел, и его быстро сбили. Джим считал, что "Уайлдкэт" - хорошая машина, пока не встретился со своим первым "Зеро". Он же стал для него и последним. Одного оказалось достаточно. Для него уж точно.

   Ему удалось выпрыгнуть и приземлиться на поле для гольфа неподалеку от Эвы, рядом с аэродромом морской пехоты к западу от Перл Харбора. Петерсон сделал всё, чтобы вернуться в небо. Ни к чему хорошему его упорство не привело. Перед ним в очереди стояло множество пилотов, из морской пехоты, из армии, из флота. И всем нужны были самолеты. Япошки отлично постарались, уничтожая их прямо на земле. Их превосходство в воздухе было абсолютным.

   Раз Петерсон не мог биться с япошками в воздухе, он сражался с ними на земле, как обычный солдат. Накануне полного краха его даже повысили до капрала, на рукаве истрёпанной рубашки до сих пор виднелась полоска. На земле никто не пытался привлечь его к обязанностям офицера, и это справедливо, ведь Джима никто этому не учил. Если бы он попробовал командовать ротой, она погибла бы в полном составе.

   Никто в его отряде смертников не знал, что Петерсон - офицер. Но думал он не об отряде, а о Уолтере Лондоне. Он вскинул голову, словно ищейка, заметившая птицу. Где Лондон? А, вон он, сидит на валуне, ест рис, как и все прочие. Петерсон слегка расслабился. Лондон был самым слабым звеном в цепи. Если у него появится хотя бы половинка шанса, чтобы сбежать и остаться незамеченным остальными товарищами, он её использует.

   Для этого и создавались отряды смертников. Придумавший это япошка должно быть находился на хорошем счету у дьявола. Если сбегал один, остальных вешали. Подобные действия нарушали все правила ведения войны, но япошкам было плевать. Любой, кто видел их в действии, не сомневался, что из-за одного сбежавшего они легко казнят девятерых.

   Солнце закатилось за хребет Ваиана, западную горную цепь Оаху. Вдоль шоссе, ведущего от Колекол Пасс в казармы Скофилда, вытянулся трудовой лагерь. Зачем нужно расширять шоссе,