Но однажды случилась беда, последствия которой в полной мере смогли оценить только через несколько месяцев. Дело в том, что молодой медведь, являвшийся украшением зверинца и подлинным гением животного мира (достаточно сказать, что он был способен сделать полное сальто в два оборота при езде на самокате, при этом не переставая играть на дудочке), однажды вырвался из клетки и решил размять свои косточки. К сожалению, это произошло ночью, когда все спали, и он не сумел найти себе партнера для игр неподалеку от клетки. Его привлек свет из коридора, и, логично рассудив, что вероятные друзья, желающие разделить его игривое настроение, ждут именно там, он двинулся по направлению к источнику света, который находился как раз в главном холле, освещаемом и днем и ночью.

Выйдя в огромное пространство холла, не сравнимое даже с ареной, мишка замер в восхищении перед открывшейся картиной: он не смог оторвать глаз от висящего на стене нарядного и наглядного изображения графика полетов. Подобной красоты он не видел никогда в своей короткой, но активной жизни. Решив, что это тот самый подарок судьбы, о котором ему всегда рассказывала в детстве мама-медведица, косолапый решил внести свою лепту в буйное великолепие красок. У него не было кисти, но настоящего артиста это не могло остановить. С помощью остро отточенного когтя он внес первый штрих. Результат потряс его воображение: картина преображалась на глазах, пробуждая еще более сильные эмоции. Он провел лапой еще раз, теперь используя все когти разом. Стало еще лучше, но как истинного художника его по-прежнему что-то не удовлетворяло…

Когда наутро его обнаружили в муках творчества перед расписанием, зрелище действительно вызвало шквал сильных эмоций, возможно, и не совсем тех, на которые рассчитывал медведь. Художнику не привыкать к непониманию толпы, но гонителей было слишком много — мишка предпочел спастись бегством и, поджав хвост, буквально галопом помчался обратно в свою клетку, и там забился в угол с видом непризнанного гения, оскорбленного в лучших чувствах.

Расписание было безнадежно испорчено. До сего момента никому и в голову не приходило сделать с него копии, ведь относились к нему и как к произведению искусства, и как к священной реликвии, — даже мысль, что оно может быть испорчено, переделано наспех или скопировано, казалась святотатством.

Месяц непрерывного, кропотливого труда — и расписание предстало перед ними во всем своем блеске. Но, как это часто бывает, в процессе перпетийцы забыли самое главное — визит в городок дядюшки.

В результате чего только через пять лет, к вящему облегчению всех жителей, уже всерьез волновавшихся за судьбу своих любимых артистов, летающий шатер цирка Перпетии вновь обосновался в городке. Будто бы желая загладить случившийся конфуз, циркачи демонстрировали все свое умение. Представление шло за представлением: клоуны смешили детей, фокусники обманывали взрослых, акробаты заставляли задерживать от волнения дыхание, а тигры, жирафы, бегемоты и слоны, не говоря уже о кошках, собаках, свинках и прочей живности, вызывали бури оваций. Не успевало затихнуть эхо от последнего хлопка, как аплодисменты начинались вновь.

И, разумеется, сам дядюшка тоже не был забыт. Он стал желанным гостем на любом представлении, а по окончании оного его от души угощали сначала в ближайшем кабачке, а потом во всех остальных (при этом план движения бражников по кабачкам и тавернам по сложности был вполне сопоставим с самим расписанием).

Все хорошее рано или поздно заканчивается (что, к сожалению, не всегда можно сказать о плохом). Циркачи уехали в другой город веселить народ, а дядя, по своему обыкновению, завалился спать. И снился ему, что неудивительно, цирк. Снились ему факиры и клоуны, эквилибристы и жонглеры, дрессировщики и акробаты. Но пока ему все это снилось, город страдал наяву.

Мостовые исчезли, вместо них зияла пропасть, над которой шел тонкий канат. Хорошо праздношатающимся мужчинам: ведь и так каждый раз, дабы доказать своим благоверным, что они еще «ни в одном глазу», готовы в любое время дня и ночи пройти по прямой. А каково их бедным женам, вынужденным тащить сумки с продуктами, а иногда и своих мужей? Какое тут равновесие?

Правда, надо сказать, что в пропасть никто не упал — всюду под канатами были батуты: — если не можешь ходить ровно, прыгай на здоровье, кто тебе мешает. Но дело в том, что при падении из сумки вываливались еще и продукты. А столкновение с прыгающим арбузом не менее неприятно, чем со скачущим картофелем.

Но это была только малая толика неприятностей. Дяде ведь снился весь цирк. Как вам понравится, когда для того, чтобы открыть дверь, каждый раз надо было разгибать подкову, привешенную к замку (как ни странно, женщины справлялись с этим лучше). А для того, чтобы попасть уже в сам дом, необходимо было прыгнуть сквозь огненный круг (в этом больше преуспевали мужчины, возможно, сказывалась многолетняя домашняя практика общения).

А городской глава, ежедневно этой самой головой рискующий? По обе стороны от его дома уже много лет стояли каменные львы. Теперь, чтобы попасть в дом, ему было необходимо засунуть голову в пасть одного из них, и только тогда дверь открывалась (он был маленький и сухонький, разогнуть подкову все равно бы не смог). Причем если перепутать и выбрать «неправильного» льва (а он никак не мог запомнить, какой из них правильный), то голову обратно можно было освободить, только прочитав скороговорку — тогда лев чихал и выпускал пленника.

Лошади извозчиков соглашались бегать только по кругу, зато охотно били поклоны или вставали на дыбы. Собаки и кошки ходили по городу только на задних лапках. При виде вора собака не лаяла, а норовила подать ему лапу или на крайний случай принести тапочки.

Но больше всего жителей возмутило то, как дядя обошелся с деньгами. Когда ты даешь деньги продавцу или тем паче забираешь деньги у покупателя, естественно ожидать, что они так или иначе окажутся в кармане продавца, а покупаемый товар поменяет владельца. А вот если монеты оказываются в банке меда, которую ты только что купил, или в миске хозяйской собаки, то тут пиши пропало. Во-первых, собака охраняет свою миску с честно заработанными деньгами так, как не каждый сторож — вверенный ему склад. Во-вторых, хорошо, если деньги, в конце концов, нашлись: будь то в голенище сапога или в отрезе ткани. А если нет? Сразу начинаются скандалы и подозрения: «Ты мне денег не давал», «Я их никогда не видел», «Ты только что взял, а сам отказываешься» и т. д. (дядя в цирке насмотрелся на фокусы с исчезающими монетами). И ладно бы дело дошло только до драки — в конце концов, славная драка между друзьями еще никому не вредила, — но ведь под угрозой оказывается вся монетаристская система. Деньги обесценивались и становились ненужными — опять пришла эпоха натурального обмена: ты мне сделаешь столешницу и починишь кресло, а я тебе принесу пару арбузов и спелую дыню. Дыни не пропадают!

Женщины не могли спать, боясь быть распиленными. Мужчины вздрагивали при виде кухонных ножей: им виделись десятки тесаков, с холодным отблеском летящих в мишень, — и не у каждого хватало хладнокровия вынести подобные видения. (Ни того, ни другого, разумеется, не случалось, но ситуация накалялась до предела.)