Одиноко, холодно, почему-то очень больно. После появления профессора одиночество чувствовалось особенно остро. Его безразличие словно льдом сковало душу. Сердце трепетало от любого сказанного слова. Позже я назову профессора заболеванием для Мальвины.

Хотелось бежать от такого общения, от его серых глаз, которые смотрели прямо в душу, обезоруживали, пугали. Вдоволь наревевшись, я наконец успокоилась. Чувство тревожности притупилось и уступило место немой и глухой опустошенности, а так же появилось привычное ощущение ненужности.

Я стала устраиваться на ночлег. Лежать было негде. Грязный пыльный пол, и доски, хаотично раскиданные повсюду. Устроилась, как могла и погрузилась в собственные воспоминания. Я не помню ничего про своих родителей. Нашли меня в лесу в возрасте шести лет. Как я попала в лес, и что было перед этим, я не знаю.

Мама…Была ведь наверное, у меня мама. Почему я в лесу оказалась? Помню, как мое лицо покусали комары. И голод. Я несколько дней провела в лесу. Не кричала. Мой мир начинается с пробуждения в лесу. Рядом была железная дорога. Слышались поезда. Может я упала с поезда, выпала с вагона. Не знаю. Однажды я потеряла сознание и приготовилась умирать, но кто-то меня спас. Я всего этого не помню.

В итоге я оказалась в детском доме. До сих пор ощущаю, что этот мир не мой. Совершенно чужой. Я все еще не приняла этих воспитателей и детей. Удочерить меня не пытались. Слишком худая. Слишком странная, проблемная. У детей моего возраста мало шансов попасть в семью. Берут красивых покладистых и умных. А я себе такую репутацию заработала, что меня может удочерить только такой сумасшедший родитель, как герой фильма «Трудный ребенок», который до последнего верил в то, что Джуниор любит его.

Удочеряют таких детей, как Олеся или этот профессор. Тиких покладистых не конфликтных. Ненавижу его. Теперь вот сижу здесь в грязи и пыли. Между прочим, сентябрь на дворе, и я замерзла. Господи, ты, боже мой, зачем мне все это. Ничего, ты - очкарик теперь мой враг номер один, а кровать - это только начало.

Очень хотелось пить, почти как тогда в лесу. Тимуру доверяли воспитатели, а он забыл про меня. Или просто решил убить. Надоела я ему. Но тогда его посадят. Ну что ж, вероятно он не боится. Пусть так.

Не знаю, уснула я или сознание потеряла, но когда открыла глаза, то увидела белые стены. Я была в больнице, в палате. Белоснежные стены и рядом другие дети. Не наши. Кто-то был с мамой, а кто-то просто один, как и я.

Я слегка пошевелилась и попыталась подняться. Жутко мутило, но я поднялась и неуверенной походкой отправилась искать туалетную комнату. Все смотрели на меня, как на прокаженную. Сначала я не поняла, почему все так на меня смотрят, но потом посмотрела на свои руки, и осознание снизошло. Я заболела ветрянкой. Все тело покрывали пузырьки, намазанные зеленкой. Вот здорово. Только этого мне не хватало. Кто меня сюда привез, да так, что я не помню? Было непонятно.

Глава 6. Жить или не жить, вот в чем вопрос.

Глава 6 . Жить или не жить, вот в чем вопрос.

Сергей

Парни обосновались в комнате отдыха возле телевизора, и я остался в нашей комнате один. Несколько раз мысли возвращались к голубоглазке. Какая-то тревожность была за нее, но я пытался всячески отогнать эти мысли. Решение принято, и сейчас я как - будто специально, как настоящий мазохист вернулся к тем ужасным моментам моих пыток, убийству родителей. Я сейчас словно услышал их голоса. У меня было такое ощущение, что попал в ад, а вокруг меня бесы. Находясь в каком-то трансе, я отправился в душевую и опустился на пол.

Я смутно помню, как резанул вены. Еще и еще. Боли не чувствовал. Хотел только уйти, чтобы не думать, не вспоминать, забыться, на этот раз навсегда. Кровь пульсировала, растекаясь лужей возле меня. Голова стала тяжелой, а потом все изменилось.

- Нет!!! - девушка согнула мою руку, перетянула ее на сгибе и повела меня куда-то.

- Серый, ты чего? - я помутневшим взглядом посмотрел в глаза девчонке. Это была Пикассо. Она так профессионально обработала мне руку, что я удивился. Такое ощущение, что она делала это не в первый раз. Вскоре сознание стало более ясным. Она заставляла меня пить сладкий чай. Никогда не пил такой приторный, но возражать и сопротивляться сил не было.

- Пикассо, прошу, не наливай мне больше чай. Не могу я пить больше. Я все равно это сделаю, зря ты остановила меня. Не могу, тяжело жить, - откровенно признался я. Грудь словно стальным кольцом сдавливала боль. Сердце кровоточило, а душа, она просилась покинуть этот мир, но меня остановила художница с розовыми волосами, и я понял, что возможно попробую собрать своё сердце по осколкам, но пока не знал как это сделать. Я не борец, увы. Слаб духом.

- Серый, надо бороться. Ты обязан. Родители твои не обрадуются, увидев тебя на том свете среди мертвых. Меня вообще мать выбросила, когда я была еще младенцем. Тут у каждого своя трагедия. Дакота тоже пыталась это сделать, но я не позволила. И тебе не позволю. Мы твоя семья и должны поддерживать друг друга, чтобы выжить.

- Ты что такая милосердная? Не зачерствела душой, - горько усмехнулся я, каждой клеточкой ощущая боль. И физическая боль была не такой мучительной, как душевная.

- Я не знаю, но я точно понимаю, что нельзя себя жизни лишить. Это преступление против себя. Такой же грех, как и убийство. Это плохо, нельзя. Жизнь и так короткая. Через сто лет мы все станем всего лишь легендой. Что такое семьдесят-восемьдесят лет для вселенной? Твоя жизнь и так быстротечна, Сергей. Просто проживи ее достойно. Да, понимаю, что утрата родителей - это горе… И то, как с тобой поступили - это ужасно, но не живи прошлым. Постарайся сконцентрироваться на настоящем.

- Пикассо, я даже не знаю. Не получается забыться. Кошмары по ночам не отпускаю. Тяжело.

- Идем, прогуляемся. Ты можешь идти?

-