Отец появился в своем обычном виде: волосы растрепаны, рубашка расстегнута, брюки рваные. Директриса велела мне выйти. Учительница сказала, чтобы я шла в класс и там написала сто раз:

«Я революционная пионерка и каждый день хожу в школу».

Но я же не хотела пропускать занятия! Не понимаю, за что меня наказали. Нужно было заставить написать это отца! Никто не сумеет сто раз написать это предложение на доске — она очень маленькая.

Мы вернулись домой, и отец сказал, что пора установить четкие правила. Во-первых, что бы про него ни спрашивали, я не должна отвечать. Во-вторых, всякий раз пропуская занятия, я должна говорить, что была больна. И в-третьих, мне запрещается обсуждать с кем бы то ни было, ела я или нет. А сейчас я наказана за то, что рассказала все учительнице, и сегодня опять останусь без еды. Отец вытащил из шкафа бутылку, перелил ее содержимое в ту, что лежала у него в кармане брюк, и запер меня в доме. Говорил он со мной тихим голосом, в котором слышалась злость.

Он ушел. Света опять нет. Не знаю, как я буду здесь одна в темноте. Хочется плакать, но я сдерживаюсь.

Я знала, что отец рано или поздно взорвется.

Декабрь 1979 года

Отец два дня не ночевал дома. Я сумела выбраться и пошла в столовую. А там чуть было не упала в обморок, ведь все это время я пила одну воду с сахаром. Я просто не могла уже больше терпеть. Отец пришел, все прячу.

…Его отругали за то, что я одна ходила в столовую и просила там еду, сказав заведующему, что не ела два дня. Мне сразу надавали всякой всячины, но поскольку у меня нелады с желудком, я смогла съесть только яйцо и рис. Молоко отнесла домой, чтобы выпить перед сном.

Я тихо сидела, уставившись в стол, словно делала старое домашнее задание. Вот уже три дня, как я не хожу в школу. Отец набросился на меня и ударил головой о столешницу. Мне показалось, что он выбил мне глаз. Он подошел ко мне сзади, не говоря ни слова. Я знала, что он будет бить, прекрасно знала. Но я ничего не могла поделать. Он изо всех сил ударил меня по голове. Потом схватил за волосы и стал таскать, пока не вырвал две большие пряди, которые я, когда все закончилось, положила в тетрадку. И затем снова приложил меня так, что мое ухо впечаталось в столешницу, заколки впились в голову, а доски стола затрещали. У меня пошла кровь, очень сильно, потому что заколки железные и они вошли довольно глубоко. Я с трудом их вытащила и думала, что там глубокая рана, но оказалось, что поранилась я совсем чуть-чуть. Я совершенно растерялась и даже не помню, ни что он кричал, ни за что именно меня бил. Наверное, за то, что я рассказала в столовой, что ничего не ела.

Когда за ним захлопнулась дверь и у меня перестала кружиться голова, я отыскала в шкафу ром и полила им ранку на голове. Так всегда делала мама, порезав палец. Конечно, я отлила немножко, чтобы он не заметил.

После этого я умылась под краном. У меня распухла щека, и я плохо слышу левым ухом. Губы немного воспалились. В столовую идти боюсь, но очень хочется есть — в животе такая музыка, что поневоле вспомнишь тромбоны, которые звучат по вечерам в парке.

Я отправилась к Элене. Подойдя к дому, постучала в окошко, и мне открыла ее мать. Она стала лечить меня меркурохромом и даже не спросила, что со мной приключилось. Думаю, она знает. Я сказала, что очень хочу есть, и она дала мне мусс из гуайявы и хлеб с котлетой. Я села в уголке, чтобы поесть. И тут ни с того ни с сего разревелась.

Эленину мать зовут Чела. Она страшно переживала и велела Элене принести мне воды со льдом. Спросила, чем она может мне помочь. Я попросила никому не говорить, что была у них. Она заплакала.

Чела предложила меня подстричь, и я согласилась. Постепенно пол усеяли черные волосы. Пряди точно такие же, как у мамы. Хорошо, что меня подстригут, ведь он опять станет таскать меня за волосы. Будет не так больно, если он не сможет как следует ухватиться за пряди. Чела подстригла меня очень коротко. Элена принесла зеркало. Я стала похожа на мальчишку, но мне наплевать — по крайней мере, так я чувствую себя бодрой и выгляжу опрятно.

Вскоре я вернулась домой. Я снова села заниматься, точнее сказать, уставилась в каракули, которые списала с блекло-зеленой доски в классе. В те немногие разы, когда отец отвозит меня в школу, я списываю с доски все подряд автоматически, ничего не понимая. Раньше школа была для меня кошмаром, теперь же она мне очень нравится, хотя бы тем, что я могу увидеться там с другими детьми.

Я готова слушать учительницу часами. Только вот ничего не понимаю и вдобавок плохо слышу левым ухом.

Декабрь 1979 года

Моя короткая стрижка отцу совершенно не понравилась. Он снова меня бил, но по лицу и не так сильно. Надавал мне пощечин, потому что не хочет, чтобы я ходила к Элене. Возмутился, как я посмела подстричься без его разрешения, и запретил говорить, что он хотя бы пальцем до меня дотронулся. Про Эленину мать сказал, что она сплетница и распутная. И еще сказал, что с этой прической я похожа на парня.

Как только он заснул, я вышла во двор и принялась играть с курами, в кустах сделала себе домик: притащила старый матрас, который когда-то лежал в спортзале, и расстелила его в рощице — свое тайное убежище я называю «рощицей».

Я знаю, что завтра приедет мама, ведь завтра мне исполняется девять лет.

Подобрала в патио осколок зеркала и увидела свою бледную физиономию. Не хотелось бы выглядеть, как мальчишка, но, как говорит мама, обстоятельства заставляют.

Декабрь 1979 года

Вот уже три недели как я не видела маму, но сегодня мой день рождения, и она наконец приехала меня навестить.

Как только я ее увидела, сразу же расплакалась — а ведь обещала, что не буду плакать, когда она приедет. К счастью, отца дома не было. Про Ф. я спросить не решалась. Хотя эта буква стояла во всех моих тетрадях. И даже в туалете, сидя на унитазе, я выводила на сером цементном полу невидимые Ф, Ф, Ф. Я боялась, что за нами следят.

Увидев мои раны, мама заплакала. Она хотела поговорить с директором труппы, чтобы забрать меня, но я не разрешила, сказав, что могу потерпеть. Буду хорошо себя вести, и ему не придется меня бить. Мама уверена, что я не сделала ничего плохого, а я считаю, что так не бывает, не может человек все-все делать хорошо. Поэтому он меня и бьет. Такой уж у него характер. Остается только потерпеть, пока он не отпустит меня домой, потому что ему скоро надоест, уверяла я маму. Он не вынесет такой ответственности. Когда я ей это выдала, мама рассмеялась. Она крепко меня поцеловала и стала разгружать сумку.

Мама выглядела очень усталой. Она еще больше похудела, и ее шведские, уже сильно поношенные тряпки висели на ней, как на вешалке. Я увидела ее издалека, как только она показалась на вершине холма. Она привезла мне кое-что из тех необычных блюд, которые готовит Ф., добавляя туда карри, оливковое масло, мускатный орех и английский соус. Все это он кладет в еду. Мама называет его Ф. на случай, если нас подсушивают. Отец даже имени его слышать не может. Мама пробыла со мной часа три, а потом явился отец и стал орать, что она сумасшедшая и что у нас полно еды. Мама вся затряслась и тут же стала прощаться. Она оставила мне несколько своих книг. «Не учись, если не хочется, но прочти их, а в следующий раз я привезу тебе еще», — сказала она.