— Ну, прощай, сын! Я приплыву за тобой.

Отец похлопал меня по плечу, растрепал волосы и, не оглядываясь, ушел к кораблю. Он забыл сказать, когда именно вернется за мной.

Дядя не стал дожидаться его отплытия, ткнул в спину и бросил лишь:

— Идем.

Он завел меня в одну из местных халуп, внутри была всего одна комната, тесная, как стойло отцовского коня.

— Здесь ты будешь спать, — и он указал на ворох тряпок в углу. — Здесь есть, — и ткнул на закопченный угол стола. — Топор свой сними и положи в сундук.

— Это мое оружие.

— Безрунным оружие не положено.

— Это не тебе решать.

Ове шагнул ко мне и с размаху влепил пощечину:

— Это моя деревня. Мой дом. Мои правила. Безрунные оружие не носят.

Вытащил мой топор, швырнул его в сундук и захлопнул крышку. Я смутно ощущал, что Ове и сам был не особо сильным воином, послабее отца. Вторая или третья руна, не больше, но для меня и одной руны многовато.

Я не знал, как бы отнесся ко мне дядя Ове, если бы я получил благодать, но сын его любимой Дагней, не достигнувший даже первой руны, ему явно не был по нраву. Он со мной даже не разговаривал, лишь бросал одно-два слова, и если я не сразу понимал, что он хотел, то получал подзатыльник. Утро начиналось с «Встал». Затем он швырял котелок с остатками пригоревшей каши, который я потом должен был отдраить. Даже мать никогда не занималась такой работой, для этого у нас были рабы. Потом я шел к берегу, помогал собрать сети и уложить их в лодку. Затем у меня было несколько свободных часов. Обычно я вытаскивал свой топорик, уходил наверх и размахивал им, представляя, как рублю врагов. Сначала у них были лица Ленне и Ненне, но постепенно они все больше стали походить на Ове. Потом я спер жердь из тех, на которых сушились сети, вытесал из нее подобие копья и учился работать с копьем, тыкая им в травяное чучело. Иногда я разговаривал с девчонкой, пасущей коз, но она была слишком маленькой и глупой, и вечно улыбалась, стоило мне только посмотреть на нее.

Когда Ове возвращался, я тащил тяжеленные вымокшие сети и развешивал их. Если в них была дыра, то я должен был их починить. От грубых веревок и соленой воды руки покрывались ссадинами, которые потом долго-долго ныли. Я возненавидел рыбалку, рыболовов и всю деревню одновременно.

Чистить рыбу, сушить рыбу, потрошить рыбу, солить рыбу, жрать рыбу, дышать рыбой, складывать рыбу, кормить скотину рыбой. И так каждый день. Каждый день!

А по вечерам Ове пил странно воняющую брагу и говорил о том, какой придурок мой отец. Что малышка Дагней заслуживала другого мужа и только от гнилого семени Эрлинга мог родиться такой урод, как я. Хотя я не понимал, какие претензии у этого старика к моему отцу. Отец был воином седьмой руны, могучим и суровым. Его не обошла вниманием богиня удачи, ведь он всегда возвращался из походов с прибылью и даже получил целый херад в правление. Мать жила в хорошем теплом доме, ее руки были мягкими и нежными, так как всю грубую работу выполняли трели. Но стоило мне только открыть рот, как я тут же получал затрещину.

— Безрунные должны молчать, когда говорит настоящий воин!

Воин он, как же. Убил за всю жизнь пару коз да какого-нибудь раба, чтобы получить вторую руну. Я тоже забрал человеческую жизнь. Только мне повезло не так, как Ове. Хотя я бы не назвал его жизнь везением. Я прожил в Растранде всего неделю, а он — много лет. И у меня еще оставалась надежда выбраться отсюда, а у него — нет.

Спустя две седьмицы я, лежа на полу и слушая попискивание мышей, вдруг понял, что за целый день не сказал ни слова. Впервые не ходил наверх и не упражнялся с топором. Более того, я не смог сказать, а чем же я занимался весь день. Наверное, я снова возился с сетями, но занятие стало настолько привычно, что я даже не обратил на него внимания. Я как будто растворился в провонявшей рыбьими потрохами деревне с рыбобрюхими жителями, у которых вместо мозгов молоки селедки, а вместо крови течет морская вода.

Может быть, такие мысли возникли и у дяди, поэтому на следующее утро Ове швырнул в меня какой-то железкой, едва не задев ухо.

— Сегодня в море не пойду. После полудня будем колоть свинью. Почисти пока свинокол.

Я взял железку. Видимо, ее не чистили со времен выхода Хунора на сушу. Я швырнул свинокол на стол. Потом почищу. После обеда.

* * *

Бухта, в которой находился Растранд, была небольшой, с изрезанными неровными краями суши. Видимо, Фомрир, когда вырезал местный берег, был изрядно пьян. Поэтому приближение корабля заметили не сразу, к тому же все местные рыбаки сегодня предпочли остаться в домах — готовились к празднику в честь Хунора, а Хунор уважал нормальное мясо, а не обрыдлую рыбятину.

Первый бабий визг взлетел лишь тогда, когда драккар уже почти воткнулся в берег. С него тут же соскочили воины, все оружные и доспешные, словно не деревушку собирались брать, а целый Сторбаш. Еще не все местные успели понять, что происходит, как пролилась первая кровь: ту орущую бабу с размаху проткнули копьем.

Я тут же рванул в сторону дома Ове, там в сундуке лежал подаренный отцом топорик. И зачем только я послушался глупого старика и согласился его оставить? Я не рассчитывал победить. Дядя был прав, безрунным оружие не давали, а значит, против меня будет не просто воин, а воин, достигший нескольких рун. Такой прибьет меня, как щенка, и даже не заметит. Но лучше уж помереть с топором в руке, как мужчина, чем скуля со страху.

За спиной слышались крики, стоны, затрещали от огня сухие крыши. Я затылком почувствовал, что меня заметили. Рывком распахнув дверь, я бросился к сундуку, но не успел. Скорость рунных намного превосходит мои способности! Удара под колено я почти не заметил, лишь свалился плашмя на стол, врезавшись носом в доски.

— Вставай, рыбий сын! — голос напавшего звучал довольно грозно, но в конце дал петуха, словно там, под шлемом, был пацан не старше меня. — Хоть сдохнешь как мужчина.

Мне уже не было страшно. Голова была пуста. Я как будто наблюдал за происходящим со