Моего боя звали Мдишо. Он был из племени мванумвези, которое пользовалось большим почетом, потому что только племени мванумвези удалось победить исполинов масаи. Мдишо, высокий, стройный, с тихим голосом, был беззаветно предан мне, своему юному белому господину. Надеюсь и даже уверен, что я был не менее предан ему.

Приезжая на работу в Дар-эс-Салам, прежде всего необходимо было выучить суахили, иначе невозможно было общаться ни со своим боем, ни с другими местными жителями, потому что никто из них не знал ни слова по-английски.

В те мрачные имперские времена считалось неслыханной дерзостью, если черный человек понимал английский язык, не говоря уже об умении на нем разговаривать. В итоге никто из них даже не пытался выучить наш язык, так что нам самим приходилось учить суахили. Суахили — язык сравнительно простой, и с помощью суахили-английского словаря и учебника грамматики плюс немного упорной работы по вечерам вы через пару месяцев могли бегло говорить на нем. Потом нужно было сдать экзамен, и если вы сдавали его успешно, компания «Шелл» выплачивала вам сто фунтов премии, а в те времена это были очень большие деньги — ящик виски тогда стоил всего двенадцать фунтов.

Иногда я ездил на сафари, и Мдишо всегда сопровождал меня в таких поездках. Мы брали большой многоместный автомобиль компании и целый месяц колесили по всей Танганьике, по ее грязным дорогам с ухабами и рытвинами. Мы уезжали на запад страны к озеру Танганьика в центральной Африке и на юг к границам Ньясаленда, а оттуда двигались на восток в сторону Мозамбика.

Главной целью наших поездок было посещение клиентов компании «Шелл». Клиенты управляли алмазными копями и золотыми рудниками, плантациями сизаля, хлопковыми плантациями и еще бог знает чем, а моя работа заключалась в том, чтобы вовремя доставлять машинное масло и топливо для их оборудования. Работа не самая интеллектуальная или творческая, но, Бог мой, сколько для нее требовалось упорства и выдержки!

Такая жизнь мне очень нравилась. Я видел жирафа, который, ничуть не испугавшись, стоял у дороги и объедал листву с верхушек деревьев. Я видел множество слонов, зебр, антилоп и даже львиное семейство. Боялся я только змей. Они внушали мне ужас. Довольно часто крупные змеи переползали через дорогу прямо перед нашей машиной, и мы всегда придерживались золотого правила — ни в коем случае не поддавать газу и не пытаться ее переехать, особенно с поднятым верхом. Если вы врежетесь в змею на полной скорости, переднее колесо может подбросить ее в воздух, и тогда змея может оказаться у вас на коленях. Ничего более ужасного я даже вообразить не могу.

По-настоящему скверной змеей в Танганьике считается черная мамба. Только она одна не боится человека и нападает на него без всякой причины. Если она вас укусит, то вы уже не жилец.

Как-то утром я брился в ванной нашего дома в Дар-эс-Саламе и, намыливая щеки, бездумно смотрел в окно, выходящее в сад. Я наблюдал, как Салиму, наш шамба-бой, неторопливо и методично разгребает гравий на подъездной дорожке. И тут я увидел змею. Почти двухметровой длины, толщиной с мою руку и совершенно черную. Самая настоящая мамба! Она явно заметила Салиму и быстро скользила к нему по гравию.

Я кинулся к открытому окну и завопил на суахили:

— Салиму! Салиму! Ангалия ньока кубва! Ньюма веве! Упеси, упеси!

Другими словами:

— Салиму! Салиму! Берегись! Большая змея! Сзади! Скорей, скорей!

Мамба двигалась по гравию со скоростью хорошего бегуна, и когда Салиму обернулся и увидел ее, ей оставалось проползти шагов пятнадцать, не больше. Что я тут мог поделать? А сам Салиму? Он знал, что убегать бесполезно, потому что мамба на полной скорости обгоняет галопирующую лошадь. И он точно знал, что это мамба. Каждый туземец в Танганьике знал, как выглядит мамба и что можно от нее ожидать. Она бы настигла его секунд за пять.

Я высунулся из окна и затаил дыхание. Салиму развернулся навстречу змее. Я увидел, что он присел на корточки. Сел он очень низко, отставив одну ногу назад, словно спринтер, изготовившийся пробежать стометровку, и выставив перед собой грабли с длинной ручкой. Он поднял грабли на уровень плеч, и все эти долгие четыре или пять секунд он стоят, как каменное изваяние, одними глазами следя за огромной смертоносной змеей, стремительно скользящей к нему по гравию. Она приподняла над землей свою маленькую треугольную головку, и до меня доносилось тихое шуршание ее тела о гравий.

Эта кошмарная сцена до сих пор стоит у меня перед глазами — сад в утреннем сиянии солнца, могучий баобаб на заднем плане, Салиму в старых шортах цвета хаки, такой же рубахе и босиком, отважный и совершенно спокойный, с поднятыми граблями, а сбоку по гравию к нему скользит длинная черная змея с высоко поднятой ядовитой головой, готовая напасть в любую секунду.

Салиму ждал. Пока змея приближалась к нему, он ни разу не шевельнулся, не издал ни звука. Он выжидал до самого последнего мгновения, когда между ним и мамбой останется не более полутора метров и тогда: вву-ух!

Салиму ударил первым. Он глубоко вонзил металлические зубья в спину змеи, уперся в рукоятку, давя на нее всей своей тяжестью, наклонился вперед и, прыгая вверх и вниз, все сильнее загонял зубцы грабель в змею, стараясь пришпилить ее к земле. Я увидел, как из-под зубцов брызжет кровь, потом сам слетел по ступенькам вниз в чем мать родила, схватив по пути через холл клюшку для гольфа, и подбежал к Салиму, который все еще обеими руками прижимал грабли к земле, а огромная гадина извивалась, корчилась и норовила вырваться. Я закричал Салиму на суахили:

— Что мне делать?

— Все уже в порядке, бвана! — крикнул он в ответ. — Я сломал ей хребет, так что она больше не поползет! Стой там, бвана! Я сам справлюсь!

Салиму поднял грабли и отскочил в сторону. Змея корчилась и извивалась, но не могла даже сдвинуться с места. Салиму шагнул вперед и со всей силы ударил ее граблями по голове. Змея затихла. Салиму глубоко вздохнул и провел ладонью по лбу. Потом посмотрел на меня и улыбнулся.

— Асанти, бвана, — сказал он, — асанти сана, — что означает: «Спасибо тебе, бвана. Большое спасибо».

Судьба нечасто дает нам шанс спасти чью-то жизнь. Весь остаток дня меня переполняло чувство радости, и с тех пор при виде Салиму у меня всегда поднималось настроение.

Дар-эс-Салам

19 марта 1939 года

Дорогая мама!

Если начнется война, было бы славно перебраться вам в Тенби, иначе попадешь под бомбежку. Не забудь, ты должна уехать у как только начнется война…

Примерно через месяц после случая с черной мамбой мы с Мдишо отправились на сафари в старом фургоне «Шелл», и первой остановкой на нашем пути стал маленький городок Багомойо.

Я упоминаю об этом лишь потому, что в Багомойо мне предстояло встретиться с индийским торговцем с таким замысловатым именем, что я до сих пор не могу его забыть. У этого щупленького человечка был огромный торчащий живот, как у женщин на девятом месяце беременности, и он с гордостью носил этот гигантский шар, словно медаль за заслуги или рыцарский герб. Он называл себя мистером Шанкербаем Гандербаем, и на всей его фирменной бумаге красовался его полный титул, отпечатанный большими красными буквами: