Я смотрел на бумаги, стараясь вникнуть в детали.

– Зачем?

У Стэплтона дернулся кадык. Он поднялся. Если бы не живот, то он бы не выглядел толстым. Ему было заметно не по себе. Вопрос был неизбежным, но отвечать на него ему не хотелось.

– Что значит «зачем»? Неужели тебе трудно засунуть свою гордость куда подальше, принять подарок и уйти?

– Нет. Если я помню правильно, это был твой способ действия. Пока я тебя от него не отучил.

– О господи! Неужто ты опять прочтешь мне лекцию? И это после всего, через что прошел? После статьи, которую на тебя повесили? Прошу покорно.

Он встал передо мной.

Я крепко взялся за лацкан его пиджака. Материал был намного лучше, чем в то время, когда мы с ним вместе работали на улицах.

– Мне нужно знать, – сказал я очень осторожно.

В ответ получил взгляд, который двадцать лет назад научился понимать, и он ясно говорил: «Да ведь ты уже знаешь, подлец, брось прикидываться».

– Что, продолжим прежние игры? – пробормотал Стэплтон. – Скажу прямо, я здесь не для того, чтобы тебя уговаривать. Не для того, чтобы убеждать тебя в том или в другом. Я просто курьер от людей, которые по неизвестным мне причинам прониклись к тебе сочувствием. Это ясно?

– Да, – сказал я. – Надеюсь, что никогда более не увижу твою противную морду.

Его рот немного скривился. Я вспомнил, что в нем не так. У Стэплтона раньше над верхней губой были тонкие усики. Сейчас на этом месте топорщилась грубая седоватая щетина.

– Полагаю, из твоей предположительно поврежденной памяти не выпало воспоминание о Фрэнки Солере?

Имена. Лица. Иногда они быстро приходят на память. Иногда кажется, я в жизни их не слыхал. Это имя оказалось знакомо.

– Наркоман, – сказал я. – Мы взяли его летом восемьдесят третьего года. «Мы» – это ты и я. Вооруженное ограбление совместно с Тони Моллоем. Мы гнались за ними по мосту Де Сото, пока у них на хайвее не кончился газ. Они не оказали сопротивления, насколько я помню. Двенадцать месяцев условно.

Солера и Тони Моллой работали сплоченной командой. Они входили в один из отрядов контрабандистов, промышлявших на верфи наркотиками и прочим товаром. Когда представлялся случай, они действовали вдвоем.

– И что?

– Позавчера Солера умер в госпитале. Рак прямой кишки, если тебя это интересует. Он помучился, так что, возможно, Бог существует. Мы с ним говорили. О том, что случилось на Оул-Крик. О других вещах. Мы думали, что, возможно, ты и он…

Я просто посмотрел на его больное лицо. Стэплтон понял.

– Ты говорил, что их было трое, – напомнил он.

– Ты сам сказал, что я бредил. Сколько мне еще повторять? Ни черта не помню.

«Почти», – добавил я про себя.

– Да, ты это говорил. Тем не менее он сознался. Сказал, что это был он.

– А Моллой? Он на воле или в тюрьме?

– Не знаю! Думаешь, нам нечем больше заняться? К чему гоняться за призраками прошлого?

– Я и не знал, что у тебя появилась привычка бросать дела.

– Не надо со мной умничать, Бирс. Иначе я уйду, а ты здесь сгниешь заживо. Солера сказал, что больше никого не было. Потом умер. Я ему, конечно, не поверил. Ни на секунду. Впрочем, неважно. Все решает судебная процедура, которую никто, кроме юриста, не понимает. Так что лучше нам прийти к частной договоренности. Если хочешь.

Стэплтон сверкнул на меня глазами. Я увидел в них сомнение, а возможно, и ненависть.

– Почему ты? – спросил я. – Почему юрист не пришел?

Он криво улыбнулся.

– Скажу тебе, если не знаешь. Я после осматривал дом. И хотел бы посмотреть на тебя, когда ты вышел оттуда, думая, что остался безнаказанным.

Я заинтересовался.

– Ты тогда в полиции уже не работал?

– Ты еще думаешь об этом! Я нет! Отвечаю: это не твое дело. Кем бы я ни был, дом я видел и скажу: один человек такой бедлам не устроит. Так и криминалисты сказали. Здравый смысл то же самое подсказывает. Но мне никто не заплатит за мои умозаключения.

– За частные сделки тоже не платят. Что случилось с законом?

Он помолчал. Видимо, не решался сказать то, что было у него на уме.

– Тебе нужно кое-что понять, Бирс. Повторяться не стану, просто хочу предупредить. Хотя вряд ли это что поменяет. Ты упрям, как черт, и таким останешься. Все же выслушай. Жизнь изменилась. Сильно изменилась, как и все правила, которым ты следовал… Так что не будь дураком. Глупость – это единственное, в чем ты не был замечен.

Я потер руки. Кажется, в них возвращалась жизнь.

– Есть ли какое-нибудь свидетельство, связывающее Солеру с домом? – спросил я.

– Да какая разница? Тебе-то что?

– Там были моя жена и сын.

Стэплтон снова пихнул мне бумаги.

– Если это что-нибудь значит, Солера сказал, что в квартире у него тот нож. Этот слабоумный все годы держал его у себя в качестве трофея. На нем была ее кровь. И кровь Рики.

Я подумал о том, что он сказал. Подумал и о сне. Какая ирония, что укол снотворного, предназначенного для введения меня в транс перед казнью, высвободил воспоминания, запертые на долгие годы.

– А мою кровь ты на нем нашел?

– Нет! – гаркнул в ответ Стэплтон. – Ты прекрасно знаешь, где мы нашли твою кровь. Под ногтями Мириам. Ты ведь был когда-то полицейским. Как, думаешь, она туда попала?

– Понятия не имею, – ответил я. – И это правда.

– Правда, – пробормотал он. – Да мне это и неинтересно. Это странные времена, и забывчивость – одна из странностей. Так ты подпишешь бумаги или нет?

За разговором я их просматривал. Юридическая терминология не могла скрыть жесткости условий.

– Из этих бумаг не следует, что я невиновен, – заметил я. – Решение откладывается. Это – просто условное освобождение.

– Послушай меня, – сказал Стэплтон. – Виновен ты или нет, главное – выйдешь отсюда. И заберешь четыреста шестьдесят тысяч наличными как компенсацию за время, проведенное в тюрьме. По двадцать тысяч в год за двадцать три года.

– На службе я больше бы заработал.

Он улыбнулся.

– Если б выжил. Чтобы все это получить, подпиши бумаги и иди спокойно, держи рот на замке, не ссорься с юристами, да и с остальными тоже. И соблюдай ограничения, которые относятся к бывшим заключенным. Оружие тебе не положено, иначе – снова тюрьма. Это, кстати, обсуждению не подлежит и идет в наборе со спокойной жизнью мухи-однодневки. Соглашайся сейчас или навсегда все потеряй. Если выйду отсюда без твоего имени на документах, разговор окончен.

Он вынул из кармана золотое перо и положил на стол.