Ленькин отряд – точнее сказать, конечно, отряд товарища Вахрамеева – прижал бандитов к реке Улла и приготовился там изничтожить. Единственный мост через реку – приток Западной Двины – был разломан, и в пору половодья перебраться на другую сторону было, изъясняясь без срамных выражений, несколько затруднительно.

Ленька лежал животом на глине. Ружейная отдача толкала его натруженное плечо. Ленька с удовлетворением смотрел, как прекращают движение неопрятные косматые фигурки, одна за другой: бегут, спотыкаются, валятся на размытую глину. Мимо залегших стрелков проскакал десяток красных конников: удирающих бандитов загоняли в болота, те самые, где лиходеи еще несколько дней назад утопили учителя, присланного Советами из Витебска. Ленька синим глазом проводил конников и снова прицелился. У него осталось два патрона, потом – один.

На берегу взывало к небесам черное мокрое дерево; ветви его были заломлены в мольбе. По этому дереву корректировали стрельбу.

Разрывая воду, влетел в реку всадник, но конь заупрямился, попятился, заскользил задними ногами по берегу. Ленька истратил последний патрон, встал, и рядом тоже начали подниматься, а потом побежали.

Со стороны местечка ударил пулемет, но бил издалека и почти без толку. По этой глупой стрельбе Ленька не догадался даже, а нутром почуял, что нервы у противника чрезвычайно шалят, и это прибавляло радости. Красноармейцы опять залегли, ожидая неизвестно чего.

Несколько конных выскочило оттуда, откуда не ожидали: с «нашего» берега, из узенького проулка между сараями и хибарами непонятного назначения. Сразу же им навстречу двинулись красные конники, числом всего пятеро, с товарищем Вахрамеевым во главе.

Они скрылись на пустыре, за сараями. Стрельба почти прекратилась, поскольку заканчивались патроны. Потом из переулка вылетел товарищ Вахрамеев без шапки. Бок его коня был испачкан темным и влажным.

Вахрамеев почти на скаку спрыгнул на землю, ноги у него подогнулись, но он выпрямился и подбежал к лежащим бойцам. Сам присел на корточки и подозвал Леньку и еще троих товарищей.

– Мост – вон он где был, – показал Вахрамеев на каменные быки, торчащие, как гнилые зубы, у одного берега и у другого. Река, бурлясь, мчалась между ними, вздувшаяся, полная пены и мусора. – Взорвали, говорят, еще в конце восемнадцатого, когда отсюда немцы уходили. Вброд не перейдем, нужна другая переправа. Найдете?

– А есть? – усомнился один из бойцов, похожий на подростка, с черной, беспокойно вытянутой шеей.

– Должна быть, – догадался умный Ленька. – Как-то ведь местные жители здесь ходят весь девятнадцатый и весь двадцатый, и еще кусочек от двадцать первого.

Товарищ Вахрамеев не обратил на Ленькину догадливость никакого внимания. Он сказал:

– Сам решай, товарищ Пантелеев, где искать переправу и кого об этом спрашивать. Мне к середине дня мост будет очень нужен. Действуй. Патроны есть?

– Дай десяток, – попросил Ленька.

Вахрамеев скупо выдал ему семь штук.

Ленька остался наедине с молчаливыми товарищами и стал думать. В сельской местности ему думалось гораздо хуже, чем в городе, здесь многое было непонятно устроено и работало по какому-то другому принципу. Наконец он сказал:

– Давайте пойдем по берегу и поглядим.

Скоро они вышли за пределы местечка, и тут до их слуха донеслось какое-то особенное, громкое и как будто победное журчание воды.

– Перекат? – попробовал угадать Ленька.

Другой товарищ помотал головой:

– Мельница. У нас была такая.

Они прошли широким лугом, миновали излучину реки, и за рощей перед ними действительно открылась мельница: переправа через запруду, запущенный сад и дом в глубине.

Ленька первым, по-хозяйски, вошел в сад, чтобы осмотреться. Товарищи подтянулись за ним, держа винтовки наготове.

В саду было очень тихо. Сад безмолвно отменял все войны и революции, он был старинным и любил чтение, таинственные истории, свидания и объяснения. Вооруженных людей сад как будто не замечал.

Быстрое шевеление в кустах осталось бы незамеченным где-нибудь на лугу или в роще, но только не в этом саду. Ленька мгновенно повернулся на звук и выстрелил. И сразу же сада как будто не стало, все вернулось к привычному существованию: по дорожке бежал человек и стрелял из нагана (еще один нервный, бесстрастно определил Ленька, прицеливаясь в него), а еще двое пытались убить красноармейцев, скрываясь среди кустов.

Стреляли жидко, экономно. Первым упал тот, кто выскочил на дорожку: рухнул в некрасивой позе, выбросив вперед руки и отвернув вбок коротко стриженную голову. Еще один встал, чтобы лучше целиться, и, отброшенный пулей, повалился спиной на розовый куст. Последнего красноармейцы загнали вдвоем, как пса, и прибили штыком у самых ворот.

«Надо бы осмотреться», – подумал Ленька, когда в саду опять установилась прежняя тишина. Он прошел несколько шагов по боковой дорожке, той, с которой был лучше виден дом, и вдруг замер: прямо перед ним, словно выросшая из земли, стояла женщина.

Она показалась некрасивой. Даже не понять, молодая или старая. Глядела так мертво и равнодушно, как будто все ее родственники давно умерли, и предки, и потомки – все до единого погрузились под землю, а она задержалась ненадолго для какой-то своей потаенной цели. Карамельная красота Рахили нуждалась в сытости и спокойствии, в дурные же дни вся ее миловидность мгновенно исчезала.

– Назовись, – приказал ей Ленька строго.

Рахиль потуже натянула шаль на плечи и ответила:

– Тебе на что?

Когда она заговорила, Ленька почувствовал облегчение, потому что на миг ему почудилось, что она ненастоящая или, того хуже, безумная.

– Назовись, – еще строже повторил Ленька.

– Это мельница, – задумчиво произнесла Рахиль. – Понимаешь? Просто мельница. Они пришли, говорят – «где золото?». А какое у нас золото? Откуда у нас золото? Здесь просто мельница, так ведь она даже не наша – мы ее арендовали у графини Володкевич. Графиня-то сбежала вместе с немцами. Ищи ее теперь.

– Да кому она нужна, твоя графиня! – сказал Ленька с досадой.

– Всю муку высыпали, – продолжала Рахиль, – и сапогами сверху ходили. И зачем? И папу пытали. Зачем? Не верили, что он говорил. А у нас не было тех денег, какие они спрашивали. У него теперь рука скрюченная. – Рахиль вывернула кисть, показывая, какая теперь стала рука у мельника. – Мама совсем больная, не говорит, только плачет и все ходит, ходит по хозяйству. Они у мамы жгли бумагу на животе, а отца заставляли смотреть.

Она замолчала. Ветер шумел в ветвях. Где-то очень далеко разговаривали люди.

Ленька решил наконец перейти к делу:

– Здесь где мост?

– Что? – переспросила мельникова дочка.

– Переправа где здесь? – пояснил Ленька.