Ему определенно удалось быстрее свыкнуться со всеми элементами свободы, отличающей американский менталитет от менталитета их родины.

Кто угодно и на расстоянии сообразит, что Юнин с Лиеном очень разные, но друг другу как братья со старшей школы. Цели ставили вместе, вместе их добивались. Сцепились и пронесли дружбу за море – в государство пятидесяти звезд.

Узы, которые не рвутся так просто, бесконечно меня восхищают.

– Если до конца года буду делать за тебя испанский, отдашь наушники? – Не может не вызвать внутренней улыбки и то, как ожил Коди Бертон, настроившись так серьезно на перспективный бартер.

Я отвлекаюсь на их возбужденные переговоры и потому не сразу смотрю туда, куда не нужно, не должно, неправильно. Куда получается постоянно смотреть вопреки моему желанию.

Солнце наконец сменяет угол и переключается на синюю рубашку графического дизайнера, очевидно, открывая недавнему пленнику несколько больше пространства для осмотра.

Открывает тебе.

Подводит меня не только солнце. Подводит и возбужденный Коди, когда меняет позу и подается к столу.

Самое худшее во всем этом – то абсолютное отклонение от нормы, которое происходит в моей голове, когда ты совершенно случайно смотришь другу за спину, врезаясь взглядом в чудака с факультета философии и психологии.

Мне выпадало многое на пути. Серьезное и страшное. Смехотворное и безобидное.

Разное.

Но я был свободен от наркотического дурмана в мыслях. Такого, когда и ванилин исчезает, и вкус орехового крема, и скупость зимы за окном. Когда ни есть, ни слышать, ни сосредоточиться.

Мне не сложно догадаться, что я слишком часто бывал человеком, чтобы не начать впитывать присущие ему законы, картины мира и особенности натуры. Знаю, что земная эволюция всегда корректирует вымирающие виды, чтобы помочь им адаптироваться и существовать в изменчивом мире.

Возможно, она решила, что пришло время склонить меня к полиамории. Человеческий удел, который не вызывает у меня ничего, кроме отторжения, и претит всей сути моего народа.

А я не хочу склоняться. И реагировать вот так не хочу тоже.

Только звукам без разницы. Они все равно тонут, глохнут, смазываются.

Пыльца в лучах, зерна солнца, а твои глаза смотрят и сводят меня с ума. Точнее, не они, конечно.

Я зацепился не за твой облик. Это хуже всего.

Хуже и то, что поначалу ты замираешь, меня узнав. Застываешь в движениях плеч, и я не могу прочесть намерения, эмоции, мысли, ничего не вижу, хочу отвернуться, отрезветь, закрыть глаза непослушной челкой и впасть в состояние равнодушия. Мне достает самоконтроля, чтобы сбить взгляд и опустить свой на дно кружки. Сжать ее пальцами и поднести к лицу, допивая остатки остывшей черники.

Вибрация смартфона пугает. Скребется по столу, как падающий альпинист. Перевожу взгляд на экран, разрываю путы.

Карета прибыла, ваше высочество!

За окном все тот же скупой на снег январь, на обеих сторонах – тротуар в прохожих, у всех наглухо запахнуты куртки. И шоссе. Двухполосное, переполненное металлическими шарами пинг-понга.

А карета на обочине прямо у закусочной. Громадный пикап грязно-оранжевого цвета с чумазым кузовом и крупными шинами.

Пуговка. Так ласково зовет свою машину Кори.

Завидев меня, она улыбается во все дарованные природой зубы. Глаза сразу прячутся, почти сливаясь со смуглой кожей, и локоть свободно выпадает за пределы опущенного оконного стекла. Волосы – мелкие каштановые кудри ядерным взрывом на фоне острых скул, узких плеч да головы, что кажется еще крошечнее, чем есть, из-за высокого ворота черного свитера.

Ее рука взметает вверх – рисует в воздухе пируэты – театральное подобие сатирического поклона. Иными словами, милости просим.

Просить не надо. Я уже. Почти.

Машинально поднимаю взгляд от бумажника, понимая, что кто-то садится прямо напротив.

– Привет.

Я не могу и не должен чувствовать себя так.

Ты же не знаешь, как подчиняется тебе моя природа, как она капитулирует и добровольно тускнеет красками перед особенностями твоей натуры. И про голос свой не знаешь тоже. Как перед ним все звуки мира покорно склоняют головы.

А я знаю. И уже давно устал. От этой власти. И твоих глаз цвета ильменита.

– Почему ты красишь волосы каждый раз, как наступает новое время года?

Мало сказать, что твоя фантастическая команда в недоумении.

Замираю с бумажником в руках и бросаю взгляд тебе за спину, наблюдая, как Дакота вытягивается струной, напоминая собой английский вариант пословицы «curiosity killed the cat»[2]. Прерываются переговоры, виснет тишина, Коди сканирует меня глазами, развернувшись вполоборота, – откровенно, Лиен подглядывает через плечо – воровато. Безоружно, непонятливо немного и даже по-детски настороженно.

Ты же не ловишь другие частоты. Выбрал одну и настроился. Разъезжаешься локтями по столу и мечешься взглядом по моим глазам. Не барахлишь, не шумишь. Самую малость улыбаешься – довольный. Не собой. Чем-то. Сонный и взбудораженный, ловишь свой собственный сигнал.

– Ты чит…

Гудок автомобиля оглашает улицу звенящим басистым криком. Ты оборачиваешься к окну машинально.

Машинально не оборачиваюсь, наверное, только я. Знаю, кто так нетерпелив.

– Ты читал Чехова?

Это возвращает тебя обратно. К моим глазам. Полным самоконтроля и сдерживаемых цепей.

– Нет, – и мотаешь головой. Прыгают эти несостоявшиеся пружины застывшей смолы, пытаются спрятать твои скулы. Филигранно чертят строгую линию подбородка.

– Он писал, что счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима. – Вынимаю нужную сумму из бумажника и кладу на стол. – А я замечаю.

Отворачиваюсь и надеваю пальто.

– Ты несчастлив.

– Это второй вопрос за день.

– А я не спросил.

– Тогда, – выворачиваю воротник, – на сегодня все.

И больше не смотрю. Не знаю, как ты выглядишь и что там можно прочесть по глазам.

Выходя из-за стола, брожу взглядом по переполненной людьми закусочной. Самого себя заверяю, что могу отвлечься. Дверь закрывается медленно, растягивает секунды. Меня обнимает морозный ветер детским приветственным порывом, сбрасывает капюшон и ворошит яркие пепельные пряди.

– Я тютелька в тютельку, – Кори подмигивает в свойственной ей манере: двойным подходом – раз-раз, и тычет указательным пальцем в несуществующие часы на запястье.

– Час ноль девять. – Кутаюсь в белоснежное пальто, обходя машину спереди.

– Не грози южному централу, Итан. – И еще раз показательно ладонью в руль. Очередной крикливый гудок в пространство. Даже морщусь.

Не оборачиваюсь к окнам, не проверяю, не обдумываю.

– Как оно, принц эльфов? – Сестра интересуется, пока я пытаюсь забраться в машину, одновременно убирая с лица волосы.

– Мы сейчас живем от секунды к секунде.

Кори согласно мычит, снимая Пуговку с ручника:

– …каждая из которых бесценна[3].

Выезжаем на шоссе – и окна до упора вверх, – в машине пахнет духами, сладкими и терпкими, как сочетание мандаринов с шоколадом.