– Смотри при начальнике Малейковиче не скажи. А то обидится! – предупредил Максим.

– Не думаю, – рассмеялся полицейский, – Владимир Евгеньевич мужик с юмором. Да и мы же не говорим, что танкисты похожи на бомжей. А наоборот.

Вдруг второй напарник Макса присвистнул:

– Так это же наш старый знакомый! Дима, ты, что ли?

– Кто такой? – заглядывая в колодец, спросил Макс.

– Помнишь, месяца три назад жена вызывала полицию, а потом плакала и защищала муженька?

– Помню-помню, – закивал Максим.

– Ну, так вот он и есть! Фамилия у него еще интересная, двойная. Пасечник-Рябов, то ли Рябов-Пасечник…

– Сам ты Рябов, – пробурчал дебошир, кряхтя и неохотно выныривая из колодца. – Дмитрий Рубин-Пасечник я. Ясно? Эту фамилию носили мои прадеды… А ты «Рябов»!

– Ну извини, брат, вас, всех хулиганов, не упомнишь, – рассмеялся полицейский и защелкнул наручники на руках задержанного. – Поехали, дорогой, в отделе ничего не перепутают. Там и Пасечника вспомнят, и Рубина, и супругу твою, и соседей. У нас память хорошая, цепкая.

– Кто бы сомневался, – недовольно бубнил задержанный и, кивнув в мою сторону, спросил: – А это что за волкодав тут у вас объявился? Унюхал, собака! Ух, животина!

– Иди-иди! – Максим толкнул в спину мужчину. – Молись богу, чтобы ничего серьезного у Трисона с лапой не было!

– Я, что ли, виноват? – плаксиво запричитал хулиган. – Зачем же он лапу сунул под крышку, да еще в морду мне так рявкнул, что я сам чуть вниз не свалился. Чокнутая собака.

«Ну вот, как всегда, я еще и виноват! Сам тут бегает, пугает народ, кричит на весь микрорайон. А виноват кто? Трисон, конечно…»

– Дима, а где ружье? – спросил один из полицейских.

– Да ты что, начальник! – выпятил губу задержанный. – Какое ружье? Ты о чем?

– Очевидцы показывают, что ты был с ружьем, – ответил полицейский.

– Да врут они все, «очевидцы» твои! – возмущенно произнес Дмитрий Пасечник.

– А если найдем? – спросил Максим.

– Да вам дай волю, вы и пулемет Дегтярева найдете. Но я-то тут при чем? – Дмитрий так стукнул себя скованными наручниками руками по груди, что аж закашлялся.

– Ну-ну, полегче, – усмехнулся полицейский, – переломаешь себе ребра, а нам потом отвечай.

– Так от наветов ваших зло берет! – наигранно плаксиво запричитал хулиган.

– Ты нам тут дурака не валяй, лучше сам признайся, – посоветовал Максим.

Ребятам нужно было провести какую-то еще работу. Задержанного посадили в машину, меня рядом с ним. Максим приказал охранять Пасечника. Через минуту Дмитрий, заглядывая мне в глаза, ехидно спросил у меня:

– Ну что, Трюфель (или как там тебя зовут), доволен?

«Вы заметили, человеческой фантазии нет предела. Я уж думал, Трыся – это последняя интерпретация. Так нет же. Вы слышали? Пчеловод-филолог что отмочил? Трюфелем обозвал и сидит нагло улыбается».

– У-у! – ответил я. – В смысле, чем я могу быть доволен? Лапа болит, а ты вдобавок еще и обзываешься.

– Ты какой породы будешь? Лабрадор, что ли? – усмехнулся мужчина. – С каких это пор лабрадоры в полиции стали служить?

– Ав! – отвечаю. – Что в данной ситуации означало: где прикажут, там и служим. Не мы, собаки, работу себе не выбираем.

– Что ты гавкаешь? – возмущенно спросил Пасечник. – Ты хоть понимаешь, что, если бы не ты, эти твои оболтусы не нашли бы меня. А теперь что? Вот что теперь мне делать? Ведь посадят в тюрьму. Тебе от этого легче будет?

«Какой странный человек! – мысленно рассуждал я. – Значит, когда он тут полмикрорайона перепугал, это нормально. А как его схватили, так сидит и возмущается. Забыл, что ли, ведь тут и дети живут! С таким соседом можно и заикой остаться. Зачем же ты хулиганил, кричал, угрожал? Конечно, мне станет легче! Я, можно сказать, задержал дебошира, который, если не останови, в следующий раз еще больше бы бед натворил. Так кто же тебе виноват, Дима-пчеловод?»

– Ну? Чего задумался? Стыдно небось? – продолжал язвить задержанный.

– У-у-у! – протяжно произнес я. – Чего мне, мол, стыдиться? Это ты теперь стыдись и объясняй своим друзьям и знакомым, почему попал в кутузку. Посидишь, подумаешь, поразмышляешь, смотришь, в следующий раз будешь сдержаннее и спокойнее. Не нужно людей пугать.

В этот момент отворилась дверца автомобиля, и Максим, сунув прямо под нос Пасечнику ружье, спросил:

– А это что?

– А я почем знаю? – сквозь зубы ответил мужчина. – Впервые вижу. Это не мое, начальник. Честное слово…

– Ты бы хоть «честными словами» тут не разбрасывался, – сказал Максим. – Ладно, проверим на «пальчики»[4]. Не хочешь правду говорить, не говори. Сами докажем. Но потом не обижайся.

Задержанный весь сжался, опустил голову и, как мне показалось, заскулил прямо по-собачьи. Через некоторое время я увидел, как по его лицу потекли слезы.

«Раскаивается, наверное, мужик, – подумал я, – натворил дел, а теперь вот сидит и как ребенок плачет. Спрашивается, ну зачем ты хулиганил? Зачем кричал, как дикий вепрь на людей? Конечно, теперь обидно, больно, страшно. Но винить некого, сам виноват. Люди иногда так беспечно распоряжаются своей репутацией, свободой, здоровьем, в конце концов. Не понимаю, почему так? Если бы я был человеком, я был бы добрым и внимательным ко всем, отзывчивым и веселым… Впрочем, откуда я знаю, как бы я жил. Для того чтобы это понять, нужно сначала побыть человеком. Может, и не удержался бы – начал бы тоже ругаться, хулиганить. Хотя нет! Сколько вон людей живет и не думает ни хамить, ни ссориться, ни дебоширить. У людей, как и у собак, – все от воспитания зависит. У нас ведь тоже агрессивных собак полно. Помните, я рассказывал о стаффорде? Еще то чудо-юдо, ему все равно, с кем драться. Может даже на крошечную собаку или котенка напасть. Кто-то же приучил его к агрессии. Наверное, так и у людей. Тоже своих американских стаффордов хватает…»

Вскоре мы вернулись в отдел, хулигана отправили в камеру для задержанных, а меня Максим повез к знакомому ветеринару. К счастью, все обошлось, перелома не было, правда, прихрамывал я еще несколько дней. Как я ни старался скрыть свой недуг, Андрей Максимович, хотя и слепой, все же через шлейку уловил мою хромоту. Списали на то, что я где-то проколол лапу. Анна Михайловна сделала вид, что чем-то помазала мне ранку, а сыну строго-настрого запретила брать меня на службу. Впрочем, запрет действовал недолго.

Я уже говорил, что приезд внучки Кати к Елисеевым – это событие, равное по значимости если не Олимпийским играм, то где-то рядом. В этот раз Екатерина озадачила всех настолько, что и хозяева дома, и гости даже не знали, как правильно поступить. Роза Андреевна настаивала на наказании и хотела поставить дочь в угол. Отец девочки, Рашид Рифатович, был против угла, но отобрал у нее любимую игрушку. Катя перенесла такое наказание стойко. Судя по ее дрогнувшим губам, она вот-вот должна была расплакаться, но решила все-таки сдержаться. Обняв меня, она тихо сказала на ухо: