Митя, — я Сумарокова хорошо затвердил. Какие, право, гении оба! И наверное, дружат, как мы с тобой?

Гимназисты, конечно, не знали о постоянных распрях между двумя русскими поэтами. Даже императрицу Елизавету Петровну в своих одах воспевали по-разному. Ломоносов — прямолинейно и бесхитростно, Сумароков между строк поучал ее, стараясь внушить благие мысли.

Перед началом представления Веревкин прошел за кулисы, поддержать и ободрить артистов, и между прочим сообщил, что в зале находятся не только первые лица Казани, но и гости из других городов: директора школ из Перми, Саратова, Екатеринбурга и Оренбурга. Услыхав новость, Митенька вышел на сцену, закрытую от зала бархатным занавесом, поглядел в глазок и в страхе отпрянул.

— Что с вами, Неклюдов? — улыбнулся Михаил Иванович. — Не бойтесь! Публика сегодня самая доброжелательная.

Он пожелал артистам успешного выступления и ушел в зал. Державин бросился к побледневшему Мите.

— Что с тобой?

— Ох, Ганя, кажется, там… герр Розе! Погляди!

Державин прильнул глазом к прорехе в тяжелой ткани и тихо рассмеялся. В пятом ряду переполненного зала действительно сидел учитель-немец. Хотя лысая его голова была прикрыта напудренным париком, не узнать его было невозможно. Он ерзал, оглядывался и нагло рассматривал публику в лорнет.

Гавриил с улыбкой потрепал друга по плечу.

— Не трусь, он давно уже не ein echter Wolf, а старый облезлый шакал. Что он может нам сделать?

Но Митя не мог успокоиться. Он нервно расхаживал за кулисами и без конца повторял слова своей роли.

Первая часть спектакля прошла успешно. Изобразив благонравных городских меценатов, актеры покинули сцену, получив заслуженную долю славы и аплодисментов. Далее следовал финал. Во время антракта на подмостках был установлен Парнас, а Ганя и Митя облачились в картонный реквизит, закрепив его на спине веревочками. Прозвенел третий звонок, и "Ломоносов", ободряюще подмигнув "Сумарокову", забрался с ним на вершину священной греческой горы. Бархатное полотнище взмыло верх. Воцарилась тишина…

Первым начал Ганя. С большим воодушевлением он прочел отрывок из оды Ломоносова, ни разу не сбился. Настала очередь Мити, но он почему-то держал длинную паузу. В отверстиях для глаз виднелись его расширившиеся черные зрачки. Подождав немного, Ганя попытался тихо подсказать другу слова: "От скверных льстивых уст ты уши отвращай…"

Но тот как будто ничего не слышал и стоял, как истукан. Заученные слова мгновенно вылетели из головы, перед глазами маячила ненавистная физиономия герра Розе, а в ушах звенело: "Я — волк?! Волк, да?"

Удивленная публика притихла в ожидании. Молчание затягивалось до неприличия, и в зале уже послышались гул и перешептывание. Но в это мгновение Митя вдруг заговорил. Громко, отчетливо, с выражением, как и положено артисту… Только текст был совсем другим!

Волк ел — не знаю, что, — и костью подавился,

Метался от тоски и чуть он не вздурился.

Увидел Журавля и слезно стал просить

Чтоб он потщился в том ему помощник быть…

Губернатор в недоумении взглянул на Веревкина. А тот схватился за голову и уже хотел было остановить спектакль, но его превосходительство предостерегающе поднял палец, что означало: "Не мешайте!"

Журавль свой долгий нос в гортань ему пускает

И вынимает кость. Потом он просит мзды,

Что он от таковой спас злой его беды.

"Довольствуйся ты тем, — зверь хищный отвечает, —

Что Волк тебя в таком здоровье оставляет,

Какое до сея услуги ты имел,

И радуйся тому, что нос остался цел!"

В этом месте Митя приумолк, потом набрал воздух в легкие и, смело глядя на герра Розе, выдал мораль:

Тот права честности немало сберегает,

Кто людям никогда худым не помогает!

Несколько мгновений все молчали, переглядываясь. Но, когда губернатор с благосклонной улыбкой медленно сблизил ладони в белоснежных перчатках, тревожная тишина зала взорвалась громом аплодисментов. Публика кричала "Браво!". Всем понравилась басня, и многие вспоминали случаи из своей жизни, когда им приходилось побывать в роли Журавля. Веревкин, придя в себя, тоже стал громко хлопать и кричать "Браво!".

Державин облегченно перевел дыхание и тихонько сказал, глядя другу в глаза: "Ты — герой!"

Когда опустился занавес, они сбросили свои картонные облачения и обнялись. Потом все участники спектакля вышли на авансцену поклониться публике. Зрители долго еще хлопали в ладоши и кричали "ура" славной Казанской гимназии и неутомимому ее командиру — Михаилу Ивановичу Веревкину. На глаза Державина навернулись слезы:

— Никогда не забуду этого дня!

— И я тоже… — прошептал Митя.

В минуту душевного волнения они совсем забыли о своем учителе-мучителе Розе. Каким ничтожным казался он сейчас! Впрочем, немца уже не было в зале: под шумок он незаметно скрылся от греха подальше…

***

Грызть гранит науки — занятие нелегкое и порой не очень веселое. Но неутомимый Михаил Веревкин всегда умел добавить в жизнь гимназистов частицу творческой одержимости.

Летом директор организовал поездку в Чебоксары, где гимназисты учились чертить план города. На другой год послал весь курс на раскопки древнего города Булгары, назначив старшим любимого ученика Гаврилу Державина, которого справедливо считал своей правой рукой.

Однажды он навестил пансионат при гимназии, где жили воспитанники, устроил общее чаепитие и между делом сообщил, что в России до сих пор нет карты древней Булгарии.

— Вы только подумайте! — горячился Михаил Иванович. — Есть лишь отдельные планы и эскизы, которые не дают общего представления о великом татарском ханстве. И кому, как не нам, взяться за сей благородный труд — составить подробную историческую карту и отправить ее в Московский университет моему другу графу Шувалову! Весть о нашем достижении непременно дойдет и до ее величества! А? Что скажете?!

Гимназисты с воодушевлением приняли его предложение. Начались обсуждения, с чего начать, какие архивы посетить, какие земли объездить… Веревкин предложил создать отряд картографов и выбрать командира.

— Державина! — воскликнул худенький Митя Неклюдов, с гордостью глядя на своего друга, возмужавшего не по годам.

— Верно! Пусть командиром будет Мурза! — дружно подхватили гимназисты.

Державин согласился не сразу. Слишком сложной показалась ему затея Михаила Ивановича. Но товарищи настаивали, упирая на то, что Державин — первый ученик в геометрии и черчении.

В конце концов, к общему восторгу, Гавриил принял командование. Стали обсуждать, какой выбрать масштаб карты. Веревкин предлагал на три версты один дюйм. Но такая карта не поместилась бы ни на одном столе, разве что на полу в большом зале. Когда все уже стали склоняться к тому, чтобы взять меньший масштаб, Державин неожиданно согласился с