Елена…), действия которых ему казались образцовыми (дезертир Майо) или просто имя и фамилия которых ему понравились по фонетическим причинам (спортсменка Аннеросли Зрид). Эти стихи – одни простые, безглагольные, как записки, разбросанные в дневнике, фразы – сопровождает написанная под каждой строкой их палиндромная версия, при которой дробление словесного ряда происходит иначе, чем во французской, понятной версии текста. Таким образом рождаются новые, заумные слова. Поэт смотрит с последнего края жизни как будто в зеркало, отражающее протекшее время. Заумный контрапункт к его элегическим стихам навечно закрывает жизненный круг.

Величие внеземных пространств, энигматичность астральных тел, бедность человеческого удела, несчастье от любви, война и смерть – все темы Ильяздовой поэзии затрагивают самое универсальное. Как же далёк такой Ильязд от звания «вечного клоуна», которое он сам к себе применял! Далёк он и от образа крайнего футуриста, присвоенного ему критиками. Стихи, написанные им в третьей части его деятельности, после романов и до получения какой-то известности с изданиями, и, пожалуй, в самой меланхолической и самой невидимой части его жизни, своим высоким лиризмом вскрывают наиболее глубокие слои его личности.

Ильязд прекрасно знал, что французские покупатели его поэтических книг не покупали их для текстов, их не читали, не могли понять и вообще редко интересовались текстами, а только иллюстрациями, да и тем, что цена таких книг наверняка поднимется и купленное они смогут когда-нибудь продать дороже. Таким способом он предохранял себя и свои стихи от тупых взглядов. «Лучшая судьба поэта – быть забытым». Эту свою фразу о его любимом поэте XVI–XVII вв. Адриане де Монлюке, которого он тоже издавал с участием Пикассо, конечно, он относил и к самому себе. И всё же он дал своим стихам возможность когда-нибудь выйти из небытия, как сам вывел из забвения де Монлюка.

Время прошло. Как ни парадоксально, именно эти стихи мы дарим сегодня публике – как без лишней тревоги, так и без особой надежды. Потому что, в самом деле, кто теперь читает стихи? Пусть поэт Ильязд наконец-то найдёт свою настоящую публику.

Режис Гейро

Афет

«Вступает солнце в сочетанье девы…»

24 августа 1938

Вступает солнце в сочетанье девы

горнилу достается свежий колос

восходит ночью золотистый волос

очей прохладных звездные засевы

Повсюду слышится бездонный голос

на крайнем севере дрожат распевы

умчались Вы разбойные повевы

но млечные следы отметил полоз

Слоняюсь пагубный окрест кофеен

не пьянствую к себе совсем не тянет

удочерю ничтожных мыслей стаю

Венец светил для мщения затеян

безжалостный лучить не перестанет

остановлюсь и в небе Вас считаю

«Вам посвящается любовь моя…»

23 октября 1939

Вам посвящается любовь моя

и Вам не только выделка сонета

ветрище дует на исходе лета

в лесах родных и ломит это я

О валуны калечится струя

с верховий отгул белого клеврета

медвежья воркотня яруют где то

и дятла ямб молчанье соловья

Подпасок нянчится с веретеном

седобородые засели в клети

горланя утешаются вином

На жребием забытом берегу

неуловимые играют дети

перекликаясь тонут на бегу

«Переработан день забита свая…»

8 января 1940

Переработан день забита свая

снесенный мост восстановят года

земного адреса не узнавая

витает почта рыщут поезда

По вечерам надежда кочевая

горе доискивается следа

в безвестный замок Ваш не уставая

стучится сердце просится руда

Умру останется заплечный кто то

подслушивать печатных листьев шорох

впотьмах скользить по уличной мыте

Не успокоится моя забота

просторная печаль о наших норах

посмертная о Вашей красоте

«Что Вы моя но ненаглядной нет…»

18 февраля

Что Вы моя но ненаглядной нет

не умолкают чувства узколобы

мое несчастье берегут сугробы

распространяет ламп синильный свет

Снегурочкой последний мой сонет

плашмя поверх оплошности и злобы

но лейся кровь бесцельно из утробы

голодный зверь рычи богам в ответ

Пускай стоит державная зима

поправ пруды подошвой ледяной

и тщетное пристрастие креня

огульная бушует смерть сама

Смирение безвластно надо мной

усопшего не укротит меня

«В руке влажнеют лишние ключи…»

2 января 1938

В руке влажнеют лишние ключи

стою и медлю ощутив потерю

что Вы ушли сияние в ночи

я ведаю и все еще не верю

Насторожился сердце не стучи

надеждами малейший отзвук мерю

забыв что про себя свистят лучи

идут неслышно звезды на вечерю

Терзает силясь ежечасный клюв

переношу и двери не толкнув

поддерживаю слабые цветы

Участок стерегу жилищ дремотных

где отпечаток Вашей красоты

покоится на скомканных полотнах

«На буднях спозаранку без изъятья…»

4 января

На буднях спозаранку без изъятья

развертывайся долгогривый снег

по пригородам вейся печенег

ведь мы с тобой кочевники и братья

Скрывая заповеди и заклятья

толпу оплакиваний и опек

на прозябанье делаешь набег

и подвенечное наносишь платье

Но заготовив праздничное дело

не выходи из моего удела

не удаляйся подымая вьюги

В единственном числе обед отплаван

инакие потребую услуги

девичий наскоро готовый саван

«Быть может засветло придут волхвы…»

5 января

Быть может засветло придут волхвы

под колпаком из кружева кудлаты

полна котомка заработной платы

и отмыкающей перо травы

Страницы трепетные без лихвы

по мановенью сверстаны из ваты

но проводник лучистый виноваты

не кажетесь за поветерьем Вы

Мой день оканчивается пустыней

где