немецкой науки (методичность, основательность, опора на источники), так и отрицательные (пересказ источников, многословие, стремление к чрезмерной порой фундаментальности). При этом, в силу особенностей нашей ментальности, работы XVIII – первой половины XIX веков отнюдь не отличались немецкой педантичностью и скрупулёзностью, допускали неточности и даже фактические ошибки, были не свободны от налёта некоторой наивности и даже полёта фантазии в трактовке событий.

Дореволюционная российская историография уделяла основное внимание Элладе, в меньшей степени – царскому и императорскому Риму. Проблематика Римской республики разрабатывалась достаточно слабо – в условиях непрерывно усиливающейся монархии и монархической идеи само обращение к реалиям республиканского устройства общества имело почти крамольный характер и не то чтобы преследовалось, но, скажем так, не приветствовалось. Наконец, чисто психологически историкам были ближе и понятнее монархические эпохи римской государственности.

В развитии нашей темы следует выделить несколько существенно отличающихся друг от друга этапов.

1. Начальный: до 1870 г. В этот период труды русских историков имели преимущественно общий характер и сводились к пересказу источников и выводов немецких авторов[63]. Многие работы были написаны либо дилетантами, увлеченными античной историей, либо «всеобщими историками неопределенного профиля»[64], удовлетворяющими потребность общества в отечественных учебниках и книгах по истории Рима. Качество таких работ было недостаточно высоким, особо оригинальных мыслей они не содержали.

Так, Н. Тимаев, дав весьма поверхностную характеристику Атталу III, обвинял римлян в стремлении к «всемирному владычеству», одновременно утверждая, что они «щадили самолюбие греков»[65]. И. Кайданов идеализировал личность Филиппа V[66]. Н. Зуев в учебнике, написанном в трезвом академическом стиле, вслед за современной ему тенденцией преувеличивал влияние «бесстыжей» Клеопатры на Цезаря и Антония, неверно оценивал их поступки[67]. Этот же недостаток свойствен и очень серьёзному исследованию Н.М. Благовещенского[68]. Краткий очерк римско-греческих отношений дал В.Г. Васильевский[69].

Специальных работ по интересующей нас теме в первый период не создано. Можно отметить лишь небольшую, в 20 страниц, книжку «студента словесных наук» И.А. Решетникова[70], первого, кто на русском языке написал о культурной преемственности между греками и римлянами и попытался, хотя и слишком дилетантски, рассмотреть эту проблему. Вместе с тем отметим два очень важных суждения автора, которые на много лет опередили не только отечественную, но и мировую науку – римляне заимствовали то, «что сходно было с образом мнения их и правления»[71], и «ученики скоро ничем не уступали учителям»[72]. На фоне господствующих в историографии XIX в. уничижительных оценок римской культуры по сравнению её с греческой это высказывание студента Решетникова многого стоит! Очень бегло коснулся этой проблемы в своей общей статье и М.М. Лунин, напыщенно и несколько категорично отметивший, что Рим – вместилище и проводник древних цивилизаций[73]. Ту же мысль в своих «кандидатских рассуждениях», довольно глубоких для того времени, проводит Г.Л. Комаровский: вероятно, он первым в нашей литературе отметил великую роль войны в слаборазвитой римской экономике, проанализировал структуру импорта и экспорта, осудил безудержный грабёж провинций[74].

2. Прогресс и расцвет: 1870–1917 гг. В пореформенной России на основе экономического и культурного подъёма, развития университетского образования появилось больше возможностей для профессиональных занятий римской историей. Развивалась сеть библиотек, пополнялись их фонды, доступнее стала иностранная и переводная литература по Античности. Магистры за счёт государства проходили специализацию в крупнейших зарубежных университетах, получили доступ в библиотеки и музеи европейских столиц. В стране появились специалисты по римской истории. Русское антиковедение развивалось в самой тесной связи с европейской наукой и концентрировалось главным образом в университетах[75]. При этом Санкт-Петербург стал преимущественно центром изучения новых источников, полиса, культуры Античности, а Москва – больше социально-экономической истории[76], что во многом определило последующее развитие антиковедения в нашей стране.

Ряд работ периода имеет косвенное отношение к нашей теме, например трёхтомник И.В. Нетушила о римских государственных древностях[77]. Недостатком книги является отрыв самих государственных древностей от социальных отношений. Фундаментальное исследование М.И. Ростовцева[78] важно для понимания экономической жизни провинций и отношения провинциалов к Риму. Работа В.И. Герье интересна выводами о негативных для Рима последствиях завоеваний[79]. Заметным явлением стали «Очерки истории Римской империи», много внимания уделившие внутриполитической борьбе позднереспубликанского Рима и, в общих чертах, необходимости преобразований[80]. С.А. Жебелёв много сделал для уточнения нескольких конкретных моментов балканской политики Рима[81]. Пожалуй, это единственные специальные работы периода, посвящённые непосредственно интересующей нас теме.

3. Упадок: 1917–1957 гг. После Октябрьского переворота антиковедение, как и всё в стране, оказалось в упадке. По точному определению Э.Д. Фролова, катастрофический обрыв 1917 г. стал трагедией для нашей античной науки[82]. Часть крупных учёных эмигрировали (Ф.Ф. Зелинский, М.И. Ростовцев и другие), некоторые погибли, другие были отстранены от преподавания или вынуждены в своей работе следовать идеологическим установкам партии и правительства. Организованной травле подверглись Жебелёв и Бузескул, из-за тяжёлых условий жизни преждевременно умерли Латышев и Никитский[83]. Нарушилась преемственность поколений в науке. Подготовке специалистов был нанесён огромный ущерб, историки лишились возможности широко контактировать с зарубежными коллегами. В истории утвердился схематизм и социологизаторство. Когда в 1934 г. было восстановлено преподавание гражданской истории в вузах, потребовались специалисты, и пришлось восстанавливать их подготовку. Для развития науки это был сложный период, но следует отметить и некоторые положительные моменты: материалистическое понимание исторических процессов, внимание к социально-экономическим аспектам.

Уже первый советский учебник по истории Рима подробно рассматривал внутреннюю жизнь Республики[84]. В разработке некоторых частных вопросов много сделали С.А. Жебелёв, А.И. Тюменев. Двухтомник В.С. Сергеева осветил многие недостаточно разработанные или спорные вопросы. В частности, важен вывод, что всадническое сословие окончательно сложилось не ранее конца II в. до н. э., интересны исследования юридического положения провинциалов[85]. Краткий, но ёмкий обзор римской политики дал А.Г. Бокщанин[86], правда, не со всеми его выводами мы можем согласиться, особенно – с категорическим утверждением о желании Филиппа V воевать в Италии. Традиционно, вслед за Тюменевым, в нашей науке преувеличивались политическая роль и значение всадников, что заметно и в кандидатской диссертации С.И. Немировского[87].

Интересом к социально-экономическим проблемам отмечен ученик Н.А. Машкина[88]. Труд С.И. Ковалёва, лучший из появившихся до сих пор отечественных учебников по Риму, кратко осветил многие сложнейшие вопросы, в том числе – восточную политику Республики[89]. А.Б. Ранович показал римскую агрессию с точки зрения эллинистических государств[90]. Это первый в отечественной историографии труд, достаточно подробно рассматривающий восточную экспансию Рима, однако общие выводы автора устарели, и далеко не со всеми его утверждениями можно согласиться.

1940–1950 гг. прошли под знаком изучения прежде всего