сняла бы. (Там, в оранжерее,  на ковре оружие развешано: сабли, кинжалы, ружья старинные). 

Батоно Эраст записал и это.

- Перейдем к управляющему. Что он за человек? Почему князь не ревновал жену к нему?

Я засмеялся.

- К Ивану Степановичу? Он же русский.

- А что, русский не может понравиться женщине?

- Э, - говорю, - дорогой, вы только не обижайтесь, да? Грузинский мужчина – он бывает как шашлык на остром шампуре, или как сациви – сочный, или как  аджабсандал – язык обожжешь. А русский мужчина или каша, или лапша, или пельмень. Иван Степанович – пельмень. Какая грузинка на него посмотрит? Князь еще и поэтому в управляющие русского взял.

Фандорин сдвинул брови.

- А я в вашей г-гастрономии кто?

Я посмотрел на него, вспомнил подходящее русское кушанье.

- Пряник печатный. Но вас бы князь в управляющие не взял.

Тогда он брови раздвинул обратно и больше ни о чем не спрашивал.

Мы немного помолчали, послушали, как поет глухой Илико.

Но я долго молчать не умею. Потому что как это – сидеть рядом и не разговаривать?

- А зачем вы, батоно Эраст, в Синоп едете? Там же одни турки. Они скучные, даже вина не пьют.

- Тамошний губернатор – мой старинный знакомый. Во время сербской войны я попал к туркам в плен. Саид-паша тогда служил в Видине. Он был добр ко мне, отпустил на свободу. Теперь у него случилось несчастье, и он попросил о помощи. Долг благодарности не п-позволил мне отказаться.

- Тоже таинственное преступление?

- В высшей степени. Но рассказать не имею права. А теперь, господин Ладо, если вы не против, мы помолчим. Мне нужно обдумать п-план действий. 

Дорога до поместья Гуриани  показалась мне ужасно долгой, потому что молчать очень трудно. Но я потягивал вино, подпевал глухому Илико, и ничего, доехали.

Пошли сразу к Ивану Степановичу. Я шепнул ему, как нам повезло, что в Батуми оказался такой великий сыщик, и намекнул, что без моей логики и риторики он бы нипочем к нам в деревню не приехал. 

А Фандорин управляющему строго сказал: я-де возьмусь за расследование при одном условии – чтоб все в доме меня слушались. Сейчас пусть сидят каждый в своей комнате, сказал, и чтоб оттуда ни ногой, пока не вызову.

Иван Степанович сходил на Синюю половину к молодому князю, на Розовую половину – к княгине. Те на всё согласились. Очень рады были, что, может, выйдет обойтись без полиции.

Потом батоно Эраст велел отвести его на место преступления. Я тоже пошел, только заглянул на кухню подлить вина в мой мех. Как не выпить за упокой души, даже если она была нехорошая? За нехорошую душу нужно выпить даже больше, ей всякое доброе поминание на пользу.

Когда я пришел в оранжерею, Фандорин и Иван Степанович стояли над чем-то, накрытым косматой буркой. Я догадался, что под буркой лежит покойник, и сразу за него выпил. Пусть на том свете ему будет лучше, чем на этом. А мы с вами выпьем за то, чтобы нам на этом свете тоже было неплохо, и хоть это маленький тост, но за него – до дна.

Дом у князей Гуриани такой.

Оба крыла, Синее и Розовое, в два этажа, а оранжерея между ними одноэтажная. Окна высокие, с обеих сторон. Внутри – красота. Пальмы-шмальмы,  фикусы-кактусы, азалии-магнолии, желтофиоли-краснофиоли, анансы-шмананасы. 

Иван Степанович говорил, что князь прочитал где-то про остров Ямайка и захотел сделать Ямайку у себя.

На стене нарисовано море, на паркете насыпан белый песок. Князь мечтал, будто он на берегу океана. Гуриани все такие – мечтатели. Вроде всё у людей есть, но папаше хотелось  жить на Ямайке, сынку - в Париже, дочке - в Америке. Княгине тоже хотелось какой-то совсем другой жизни, сразу было видно. Но какой - не спросишь. С характером женщина.

Наверно, если б я родился князем и мог не заботиться о пропитании семьи, я бы тоже с утра до вечера мечтал. Но за мечты мы с вами потом выпьем. Сейчас про оранжерею дальше слушайте, не то после ничего не поймете.

По вечерам старый князь запирался в оранжерее. Курил гаванскую сигару, пил ямайский ром, слушал на граммофоне  ямайскую музыку. На песке лежал, на потолок смотрел. Там звезды намалеваны, светящейся краской. Называется «фосфорическая».  Иногда князь так и засыпал, налакавшись рому.

Иванэ рассказал, что утром увидел – дверь в оранжерею изнутри заперта. Заглянул снаружи в окно – ахнул.

На что Иванэ ахнул, когда заглянул в оранжерею через окно, мы с Фандориным увидели, подняв бурку.

Не приведи вам Господь такое увидеть, что мы увидели.

Луарсаб Гуриани лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом. Он и при жизни был сильно некрасивый, а теперь стал совсем страшилище, я даже зажмурился.

Из груди у него торчала рукоятка очень большого кинжала – это она оттопыривала бурку.

Батоно Эраст наклонился, попробовал сдвинуть мертвеца – не получилось.

- Благодарю, Иван Степанович. Вы мне пока не понадобитесь. Даже п-помешаете. Подождите, пожалуйста, за дверью.

Управляющего уговаривать не пришлось – так и шмыгнул из оранжереи, подальше от жути. А Фандорин вынул лупу, стал осматривать тело, кинжал, пол вокруг.

- Каков однако удар! Клинок п-пригвоздил тело к паркету... Ну-с, господин Ладо, что вы про это думаете?

- Князь лежал на полу, - говорю. - Наверно убийца сшиб его с ног.  Потом взял со стены кинжал. Размахнулся и проткнул беднягу Луарсаба. Преступник очень сильный человек. В доме таких нет. Это кто-то чужой.

- Вы знаете, что такое «состояние аффекта»? – спросил сыщик. - Это когда под воздействием очень сильного чувства – скажем, ярости или страха – человек совершает вещи, для которых в обычном состоянии у него, казалось бы, нет  физических возможностей.

- Очень знаю, - говорю. - Один раз за мной бешеный бык погнался, на рога поднять хотел. У меня такое состояние аффекта было - я через забор в полторы сажени перескочил.  Потом попробовал – даже доверху дотянуться не смог.

-  А в моей практике был случай, когда хрупкая женщина, спасая своего ребенка, выкинула из окна г-громилу вдвое больше ее.

Я догадался, к чему он клонит.

- Значит что? На подозрении все?

- Пока да. Нужно