Макаров неумело изобразил удивление:

— Ты о чем?

— О том, что по утрам на разводы выходишь чернее тучи. Что случилось?

— Ничего!

— Нет, конечно, это твое дело, но я-то тебе друг или нет?

— Друг, и что?

Игнатов вздохнул:

— Вижу, не получится разговора. Только учти, выговоришься, легче станет. Впрочем, ты об этом не хуже меня знаешь. Сам бойцов на откровенность разводишь. Ну да ладно, копайся в макулатуре, а я пойду. Через парк боевых машин прямиком в пивную. Ребята уже ныряли, говорят, сегодня чешское пиво завезли. Освежусь, а то жарко. Буду нужен, мобильный номер знаешь. Да, и еще. У твоей казармы помощник начальника штаба трется. Точно насчет кого-то. То в курилке сигарету выкурит, то по спортгородку пройдется. Я, перед тем как зайти, за ним минут пять наблюдал. Что-то «шестерка» Гласенко вынюхивает. Или следит за кем-то. Не за тобой ли?

— А чего за мной следить. Я на виду, ни от кого не прячусь.

— Ну-ну, тебе видней. Хоп, свалил я, раз разговор не получился. Как говорится, насильно мил не будешь, адью, капитан! А к помощнику Гласенко присмотрись, не зря он у твоей казармы отирается.

Игнатов направился к выходу, но Макаров остановил его:

— Подожди, Валер! Вернись, присядь!

Командир 2-й роты вернулся, присел на стул напротив Макарова:

— И что дальше?

— Скажи, твоя Марина про мою ничего не говорила?

— В смысле?

— Ну чего ты дурачка ломаешь? Ведь прекрасно понял, что я имею в виду.

Игнатов покачал головой:

— Придется все-таки мне женой всерьез заняться, а то уже офицеры полка косятся. И что у нее за натура? Ну не может жить без сплетен. Я ей говорю, сыном лучше занималась бы, чем слухи разные распространять. Ни хрена. Как вечер, так к подружкам. Сядут на лавку у клуба и давай языками шлепать.

— Ты не ответил на вопрос.

— Нет, про твою ничего не говорила. Сейчас у нее с подругами на прицеле жена начфина. Вроде кто-то где-то видел ее, вылазившей из окна офицерской общаги. Из номера, где лейтенант-связист обитает. А до этого косточки жены четвертого ротного промывали. Да у них почти все бабы городка бляди, кроме них самих, естественно. Но об Иринке не говорила. А что?

Макаров закурил:

— Понимаешь, Валер, изменилась Ирина. Как в полковой медпункт устроилась, так и изменилась. За полтора месяца три раза дома не ночевала.

— Ничего себе! Но как-то объясняла, где эти ночи проводила?

— Объясняла! В санчасти медсестра из города служит. Разведенка.

— Вологодина?

— Да!

— Слыхал о такой. И что?

— Так вот моя вроде как подружилась с ней. И ночевала у нее. Мол, Вологодина гаданием втихаря ото всех промышляет. Вот и моей гадала, поправится у нас ребенок или нет. А от самой спиртным несло. Чувствую, врет Ирина, а доказать ничего не могу.

Игнатов воскликнул:

— Так запретил бы ей общаться с этой гадалкой.

— Ты запрещаешь своей Марине встречаться с подругами? И слушает она тебя?

— Но моя ночует дома, а не у подруг.

— Тоже верно!

— А если бы Маринка хоть раз не пришла домой, я ей такой разгон бы устроил, мало не показалось бы. И не пьет она. Ну, если только со мной, да и то бутылку пива.

Подумав, Макаров спросил:

— Что бы ты, Валера, сделал, если бы узнал, что Марина гуляет от тебя?

— Развелся бы. В момент!

— Не посмотрел бы на то, что сын без отца останется?

— Не посмотрел бы! А чего смотреть? Еще неизвестно, что для ребенка лучше, жить спокойно с матерью или отцом или в полноценной семье, где каждый день скандалы. Я вот тоже рос в неблагополучной, как тогда говорили, семье. Отец бухал, мать к другому мужику бегала. В хате грязь, в холодильнике пусто. Как вместе встретятся дома, так до драки дело доходило. И знаешь, о чем я тогда жалел? Что не сирота! Короче, жизнь для меня устаканилась, когда бабуля к себе забрала. А потом в доме, где родители жили, пожар случился. Ночью. Все жильцы выскочить на улицу успели, а мои… остались. Сгорели. Страшно, Дим, стало, будто я смерть их накликал. Хотел же быть сиротой, вот и погибли родители. Мне бы жалеть их, а я даже на похороны не пошел. Не поверишь, до сих пор не знаю, где их могилы. Когда же умерла бабушка, все было по-другому. Вот тогда я сильно страдал. Плакал. Правда, недолго. Как в детдом определили, не до слез стало. Там надо было учиться выживать. И чем быстрее, тем лучше. Научился. Выжил. В военное училище поступил. Самостоятельным человеком стал. И если что, решение приму сразу. С блядью жить не буду.

— И даже ничего не значащего мимолетного романа жене не простишь?

— А я, Дим, не умею прощать! Вот этому жизнь меня не научила.

Макаров прошелся по канцелярии. Остановился у шкафа, повернулся к другу:

— Что же мне делать, Валера?

— Попробуй поговорить с Вологодиной. Но не в санчасти, а на КПП, когда та домой намылится, в город. Спокойно, без нервов, спроси, ночевала ли у нее Ирина?

— Представим, спросил, а она ответила, нет, не ночевала. Мне что потом — очную ставку им устраивать?

— А какой смысл Вологодиной врать?

— Ладно, скажет, что ночевала, но они могли и сговориться?! Моя попросила прикрыть в случае необходимости, та, как подруга, согласилась. И как буду я выглядеть после всего этого?

— Ты числа, когда Ирина не ночевала, помнишь?

— Конечно!

— А вот бабы, если сговорились, вряд ли даты согласовали, потому как не додумались бы до этого. Ведь сговор, если и был, то на крайний случай и по факту. Прижмешь, запутаются. Тогда и разведешь свою по полной.

Макаров бросил окурок в урну:

— Не смогу!

— Что не сможешь? Развести Ирину?

— С Вологодиной поговорить не смогу.

— Боишься правду узнать?

— Да!

— Ну, тогда продолжай мучиться, страдать, ревновать, терпеть. Но, Дима, долго не выдержишь. Подобное состояние, как зубная боль. Терпишь, терпишь, а потом все одно к врачу идешь. И вырываешь зуб к чертовой матери. Только чем дольше терпишь, тем больнее лечение.

— И все равно не смогу!

— Ну, хочешь, я с ней поговорю?

— Нет! Не надо! Ничего не надо!

— Дело твое!

Командир роты спецназа ударил кулаком по столу:

— Черт! Никогда не думал, что буду подозревать Ирину в измене. Мы познакомились на дискотеке в училище. Я пригласил ее на медленный танец и как только обнял, то внутри словно что-то вспыхнуло. И она прижалась ко мне, дрожа всем телом. Мы не смогли танцевать, вышли с площадки в сквер. Нашли скамейку в глубине аллеи и, обнявшись, просидели часа три. Пока дискотека не кончилась. Мне надо было возвращаться в училище, но я пошел провожать ее. И остался у нее до утра, благо родители Ирины на выходные в деревню, к родичам, уехали. Я стал первым ее мужчиной, а она первой моей женщиной. За самоход загремел на «губу». Но что такое гауптвахта, когда счастье переполняло меня. И три года, представляешь, Валера, три года Ирина каждый день приходила ко мне в училище. И потом, когда в десантно-штурмовом батальоне служил, она вечером у дома встречала меня. Приходила в Часть, когда в наряд заступал. Ждала с войны. А нас часто бросали в «горячие» точки! Ждала! И любила. Любовью были полны ее глаза. И это было заметно… Сейчас… глаза Иры пусты.