ставшая впоследствии основой нашумевших книг одного прославленного православного диссидента, утверждала, что как раз факт еврейского сопротивления и вызвал Кишинёвский погром и такое количество жертв. Потому что сильно это разозлило христианское население.

И мало того, что евреи осмелились сопротивляться, они ещё и воспользовалось погромом, чтобы дискредитировать царское правительство в глазах мировой общественности. Вынесли сор из избы и рассказали миру о том, что́ на самом деле творилось. Про выколотые глаза, отрезанные груди и загнанные в ноздри гвозди. Нет им за это прощения! Неопытное правительство не могло противостоять такому шквалу обвинений и проиграло информационную войну. Так и остался Кишинёвский погром несмываемым пятном на имидже Русского самодержавия.

Ева, не веря своим глазам – так поразила её эта извращённая логика, – закрыла источники. Один из них, впрочем, впечатлил её больше, чем другие. Это была копия письма Николая II литератору Павлу Крушевану, чьи антисемитские статьи в газете «Бессарабец» спровоцировали Кишинёвский погром. В этом письме монарх отпускал журналисту комплименты по поводу его прекрасных публикаций.

Кишинёв. 1903 год

В 1903 году еврейская Пасха заканчивалась 6 апреля и в тот же день начиналась православная.

За два месяца до погрома в небольшом городке Дубоссары исчез, а потом был найден убитым мальчик Михаил Рыбаченко, четырнадцати лет от роду. Единственная кишинёвская газета «Бессарабец», возглавляемая известным антисемитом П.А. Крушеваном, стала обсуждать возможную ритуальную подоплёку этого убийства. Сообщалось, что труп был найден с зашитыми глазами, ушами и ртом, надрезами на венах и следами верёвок на руках. Выдвигалось предположение, что мальчика умертвили евреи, дабы использовать его кровь при выпечке мацы. Статьи эти взволновали необразованных жителей города и усилили бытовавшие в народе предрассудки против евреев.

Но следствие быстро установило, что мальчика убил его родной дядя из-за наследства, а многочисленные раны были нанесены специально, «чтобы можно было сказать, что его убили жиды для добывания крови».

По требованию следователя в «Бессарабце» было опубликовано официальное опровержение напечатанных ранее домыслов, где приводились результаты вскрытия. Это помогло прояснить обстановку, но не успокоило волнения – многие горожане сочли его попыткой скрыть преступление под давлением евреев.

Тем временем в городе прошёл слух, что царь лично издал секретный указ, разрешающий грабить и «бить жидов» в течение трёх дней после Пасхи. За неделю до праздника в общественных местах города появились листовки, которые повторяли напечатанную ранее в «Бессарабце» антисемитскую клевету и призывали добропорядочных христиан к действиям против евреев во имя царя.

Когда стало понятно, что погрома не избежать, главный раввин Кишинёва, его помощник и делегация богатых и уважаемых евреев пошли к митрополиту Кишинёвскому и Хотинскому Иакову с просьбой публично выступить против кровавого навета и успокоить волнения в пастве.

Но митрополит Иаков верил в существование кровавых ритуалов и неоднократно высказывался в том смысле, что «бессмысленно отрицать факт, что еврейская секта „Хасидов“ практикует питьё христианской крови втайне от своих собратьев по религии». Он по невежеству своему не знал, что у евреев употребление крови в пищу запрещено категорически. Ответы его были уклончивы, и еврейские представители поняли, что он отнюдь не собирается их защищать и допускает обоснованность кровавого навета.

Затем вся делегация направилась к губернатору фон Раабену с просьбой о помощи и защите. Фон Раабен доброжелательно выслушал и заверил, что никаких беспорядков не будет, однако всё же приказал несколько усилить патрули в городе на время пасхальных праздников.

Воскресенье 6 апреля стало «пробным» днём. Из толпы, собравшейся на площади, полетели первые камни в прилегающие еврейские дома, и очень скоро начались разграбления еврейских лавок и квартир. Беспорядки весьма скоро приняли характер сплошных бесчинств, однако пока евреев только избивали, в тот день до убийств не дошло. Полиция арестовала шестьдесят человек. На улицы вывели воинские патрули из гарнизона, но никаких приказов солдаты не получили.

Время, когда одна рота в руках дельного человека могла остановить и потушить огромный пожар, было упущено. Устроители погрома поняли, что им потворствуют, а потому можно переходить к более активным действиям.

Одновременно с этим полиция в первый день Пасхи, в воскресенье 6 апреля, пришла на помощь погромщикам. Все группы еврейской самообороны были разоружены и оттеснены в большие дворы, где их участников арестовали и отправили за решётку. Еврейское население было обречено.

Москва. 1992 год

Жизнь с Лёликом позволяла Еве не думать о деньгах. Купить тогда можно было всё. Она ходила по недавно открывшимся кооперативным магазинам и тратила, тратила, тратила… Однажды купила откутюрные сапоги аж за восемьсот рублей. Это как сейчас тысяч десять зелёных. Ева почему-то была уверена в завтрашнем дне, и идея накопления капитала в её прекрасной рыжей голове в ту пору проигрывала потребительской идее.

Первый звоночек для Евы прозвенел, когда однажды она застала Лёлика не просто пьяным, а ещё и обдолбанным. С тех пор как у него завелись большие деньги, вокруг него вился рой дармоедов, модных, но бедных актёров и прочей околобогемной шушеры. Он всю эту прихлебательскую толпу водил в рестораны, там кормил – поил, с ними и кокаин нюхать научился. А ещё у Лёлика появились женщины. Он их трахал, потом дарил шубы, в общем, вёл себя очень благородно.

Еву вся эта ситуация раздражала. Да, «раздражала» – правильное слово. Она не страдала, она злилась. Несколько раз Ева брала кирпич, шла на Лёлика в атаку и била ему морду. Лёлик её боялся, почти так же, как Евин папа боялся Евину маму. Однажды её мама пыталась папу убить. Папа отбивался сковородкой, и там, где он случайно маму задел, вскоре возникла раковая опухоль. А через год после смерти мамы и отец за ней последовал на тот свет. Что-то такое важное они делали друг для друга, что не могли жить порознь.

Ева ещё в школе заметила, что, когда она очень злится, предметы перестают её слушаться. Однажды, когда Лёлик после бурной ночи под утро пришёл домой в дым пьяный, расхристанный и пахнущий женским секретом, тёмная волна гнева поднялась от самых Евиных стоп, расширила её зрачки и парализовала тело. И тогда на голову мужа упала хрустальная ваза, стоявшая на итальянской стенке. И лишь потом Еву отпустило и она начала Лёлика душить.

* * *

В ту ночь Еве приснился новый сон. Вереница пролёток, нагруженных чемоданами, растянулась на сотню метров. Она с мужем сидела в одной из них. Они медленно двигались по притихшему городу. Привычная тревога охватила её. При этом она за что-то сердилась на мужа. Он сделал выбор за неё, и она