По коридору пробухали шаги. Вряд ли Курбаленко станет так топать, но все же…

– А-а-а, – протянул ворвавшийся в класс Галкин, словно ожидал увидеть не Маканину, а как минимум принцессу Диану. – Людмила говорит, ты проснулась, я и сунулся к тебе. Ну, чего?

– Ничего. – Олеся отвела взгляд. Смотреть на Серегу было тяжело. Выглядел он здоровее вчерашнего, румянец заливал щеки. Прогулка около метро ему пошла на пользу.

– А я, это… – Галкин покосился на дверь. – Что вчера-то случилось?

Олеся сама слабо помнила, что было вчера, поэтому равнодушно пожала плечами.

– А-а-а, – снова протянул Серега. – А ты как одна-то? Справишься?

Маканина продолжала молчать – еще не хватало, чтобы Галкин решил изобразить из себя сестру милосердия и уселся на весь день у постели умирающей.

– Слушай, тут такое дело… – Галкин покосился на дверь. – Ты мне денег не дашь? Рублей сто.

Олеся с тоской посмотрела в окно. С улицы доносился бодрый голос Васильева.

«Почему, почему все это свалилось на меня одну? – мелькнуло в голове. – Почему этим „счастьем“ не одарили Рязанкину или Курбаленко? Я бы с удовольствием с ними поделилась».

– Ну, это, чего? – вернул ее к действительности Галкин. – Или нет?

Олеся потянула к себе сумку. Где-то у нее эти самые сто рублей лежали…

Простучали по коридору шаги теперь уже убегающего Сереги. Хлопнула входная дверь. За окном раздались радостные голоса.

Обсуждений теперь будет – на весь день. Как же! Галкин бегал прощаться с больной Маканиной! Почему же Лиза не осталась? Подруги ведь.

Температура медленно ползла вверх. Внутри все становилось тяжелым и расплавленным, а реальность вокруг – легкой и прозрачной. Память упрямо подсовывала картинки вчерашнего дня. Лиза в автобусе садится рядом с Рязанкиной, шепчется с Васильевым, берет «наладонник» у Сидорова, вертит в руках новый фотоаппарат Аньки Смоловой. Сама Олеся при этом находится где-то в стороне.

«Подумаешь, Лиза всегда такой была», – шепчет Маканина и поворачивается на другой бок.

А какой она была?

Голова горит, где-то под волосами сидит маленький дятел и долбит острым клювом в затылок. Больно-то как…

Вот сейчас они едут в автобусе, потом спустятся в метро, у Зимнего сядут в другой автобус, и он повезет их в Царское Село. И всем будет весело. Васильев, как всегда, примется развлекать одноклассников глупыми шуточками. Галкин будет непонимающе хмыкать. Сидоров, тоже как всегда, засопит над своим компьютером. Людмила Ивановна устало уставится в окно.

Без нее!

Им всем хорошо без нее, без Олеси Маканиной.

Почему так?

Хотелось плакать.

Еще не окончательно заболевшая часть сознания пыталась пробиться на поверхность, доказать, что все не так плохо. Что это только болезнь и одиночество. Больше ничего.

Но мозг упорно твердил – надо действовать, нужны свершения, пора обращать на себя внимание.

Подстричься, что ли, налысо? Или покраситься в зеленый цвет?

Однажды, когда ей было плохо, когда мать сказала: «Так получилось» – и ушла от них навсегда, Маканина поменяла имя: с тупого «Ольга» на красивое «Олеся». Что бы такое еще поменять?

Она уснула, но и во сне продолжала доказывать: она не виновата в том, что Галкин – дурак. Сон ее был до того глубок, что она не услышала, когда все вернулись.

– Маканина! Вот откуда у Галкина деньги? Ведь это скандал! Он в музей с бутылкой пришел!

Когда второй раз на дню твое пробуждение сопровождает видение учительницы, это уже можно считать дурным знаком.

На этот раз Людмила Ивановна была просто в бешенстве.

– Какие деньги? – простонала Олеся. Почему ее не хотят оставить в покое? Откуда опять взялся Галкин?

– На что он покупал пиво?

Маканина окончательно проснулась и села. В класс заходили расстроенные ребята. Один Галкин был, как всегда, весел. Олеся вспомнила его вчерашнее настроение.

– Ну ты, Олеська, совсем с головой распрощалась. – Лиза опустилась на стул и раздраженно перекинула ногу на ногу. – Ему же деньги давать нельзя. Он на башку слабый.

– Он попросил… – Температура чуть спала, но во всем теле ощущалась слабость – не хотелось ни говорить, ни двигаться.

– Он бы у тебя еще что-нибудь попросил! – Курбаленко с такой энергией закрыла сумку, что «молния» взвизгнула. – Меньше бы проблем было.

Лиза была раздражена, и Олеся не понимала, почему. Вроде бы она ничего не сделала – лежит себе, болеет. Заболела-то она по их вине! Обещали в два прийти, а сами… Пусть на самих себя и обижаются. Не надо было придумывать эту дурацкую поездку на кладбище. Хотели развлечений – вот и получили. У нее попросили денег – она дала. А на что их потратили – это уже не ее забота.

– Зато прокатились с ветерком, – довольно улыбался Васильев. – На скорости шестьдесят туда и на ста двадцати обратно.

Галкин сидел на подоконнике и делал вид, что его этот разговор не касается. Сейчас ему было хорошо.

– Ой, ой, он еще улыбается! – Людмила Ивановна слабым движением руки попыталась столкнуть Серегу с подоконника. – Хоть бы извинился перед классом. Вот достались вы мне в наказание!

Рядом с Олесей присела Ксюша. Подозрительно долго смотрела в окно, а потом заговорила:

– На что ты надеялась? Он же не отдаст. Или он тебе пообещал что-нибудь?

– Что пообещал?

Олеся не могла отвести взгляда от Ксюшиной руки, свисающей как раз перед ее глазами. Ногти у Рязанкиной были аккуратно обработаны и покрашены ярко-красным лаком. Маканина не уставала удивляться этой особенности – у Ксюши всегда все было аккуратным, и во внешности, и в одежде. Олеся никогда не видела, чтобы этот самый лак хотя бы разок облупился или был неровно положен.

Ксюша продолжала:

– Если бы он не стал размахивать бутылкой прямо перед носом у контролерши, мы бы прошли. А так – даже во дворец войти не успели. Развернули нас и путевку отобрали. Я подумала, если вы с Галкиным специально договорились, чтобы нам поездку испортить, то у вас все хорошо получилось. Ну, вроде как ты на нас обиделась…

– Что?

Слова Рязанкиной с трудом пробивались сквозь жар, в котором тонула реальность.

– Но знаешь, на будущее, – Ксюша склонилась ниже и перешла на шепот, – никто тебе этого Галкина не навязывал, ты сама согласилась с ним остаться. Поэтому никаких обид быть не должно. Устроишь такое еще раз, пеняй на себя!

– Что?

Голос у Ксюши был плавный, красивый, поэтому значение фраз до Олеси доходило не сразу, часть она прослушала, увлекшись самим звуком голоса. Совет «пенять на себя» вернул ее к реальности.