нельзя и помыслить без сожаления? Не хотите ли приехать и жить в Столице?», а Сэмимару, вместо ответа тронул струны бива и сложил стих:

Вот он, этот мир.

Проведи свои дни ты

Здесь ли, вдали ли —

неразличимы они:

что дворцы, что хибара…

«Как же жить в этом мире? Что прекрасный дворец, что хибара — разве мы не потеряем их однажды?» — такого рода смысл вложил монах в музыку своей бива. Услышав это, Хиромаса еще больше восхитился: «Воистину, это человек со вкусом!» — и во что бы то ни стало возжелал услышать, как Сэмимару играет на бива.

«Сэмимару не вечен. И сам я не знаю, когда умру. А если Сэмимару умрет, с ним из этого мира уйдет мелодия Рюсэн Такубоку. Как бы я ее хотел услышать! И не только ее, все, что угодно, услышать! Во что бы то ни стало! — так задумался Хиромаса, — Однако, нельзя же прийти и попросить: „Сыграй, пожалуйста!“ Монах не будет чувствовать расположения, и даже если и сыграет, будет ли это мелодия от сердца — это еще вопрос. Вот бы услышать, как монах играет по велению сердца, так, как ему хочется…»

Хиромаса — прямой человек. С того вечера, как он подумал об этом, так каждую ночь стал ходить к дому старого монаха. Спрятавшись возле кельи Сэмимару, он каждую ночь от всего сердца надеялся: «Может быть сегодня ночью он сыграет? Может быть сегодня?» — и так три года. Конечно, вряд ли он ходил в те дни, когда у него было дежурство во дворце, но и без того рвение его было велико.

— Ну, уж в эту то ночь, когда так красива луна, он сыграет! А может этот вечер, когда так громко плачут цикады, подходит для Рюсэн? — каждый вечер стучала надежда в сердце Хиромасы, каждый вечер он ждал: «Сегодня!»

И вот, третий год, пятнадцатая ночь августа. Месяц затянут неясной дымкой, и дует слабый ветерок. Вдруг послышалась мелодия. Это была та самая мелодия Рюсэн, лишь часть которой когда-то слышал Хиромаса. Сегодня он наслушался всласть.

В неверном свете месяца играл на бива старый монах и, вкладывая всю душу, сложил стих:

Бушует буря

у осакской заставы.

Как она сильна!

Здесь совершенно один

я провожу эту ночь.

«Услышав это, Хиромаса пролил слезу и подумал: „Как грустно!“» — так записано в «Рассказах о древности».

А старый монах добавил еще:

— Ах, какая полная смысла ночь! Нет ли, кроме меня, в этом мире человека, чувствующего смысл этой ночи? Не придет ли сегодня кто-нибудь, знающий толк в бива? Как хотел бы я провести вечер за разговором…

Когда эти слова коснулись ушей Хиромасы, он, не раздумывая, сделал шаг вперед:

— Такой человек здесь есть! — радость, волнение, раскрасневшееся лицо, и при этом старание соблюдать все приличия — таким предстал перед монахом этот прямой человек.

— Кто Вы?

— Вы, наверное, не помните меня. Я — Хиромаса, тот, кто некогда послал к Вам человека, приглашая жить в столицу.

— Ах, тогда! — Сэмимару помнил Хиромасу.

— Это Вы сейчас Рюсэн играли? — сказал Хиромаса.

— Конечно. Вы узнали? — в голосе Сэмимару смешались удивление и радость, и, услышав это, Хиромаса почувствовал себя на седьмом небе. В тот вечер старый монах, исполняя желание Хиромасы, играл для него тайную мелодию Такубоку.

Слушая разносящиеся с ворот Расёмон звуки бива, Хиромаса вспоминал события того вечера. То, что он слышал сейчас, превосходило Рюсэн Такубоку. Это было музыкальное произведение со странной мелодией, бесконечно печальное. Хиромасу охватило необычайное восхищение.

Он долго слушал доносящиеся из тьмы над головой звуки бива, и, наконец, позвал:

— Кто играет на бива на воротах Расёмон? Этот звук — Гэнсё, что прошлым вечером исчезла из дворца. Я услышал этот звук из дворца Сэйрёдэн и пришел за ним сюда. Эту бива очень ценит император… — и как только Хиромаса это сказал, звук бива резко прервался, исчезло и чувство чего-то шевелящегося наверху. А огонь в руках пажа — потух.

4

— Ну, и я вернулся домой, — сказал Хиромаса Сэймею. — Паж трясся и плакал, и чтоб зажечь огонь ему потребовалось много времени.

— И это было позавчера вечером?

— Да.

— А вчера вечером?

— Вчера вечером снова послышался звук бива.

— Пошел?

— Пошел. На этот раз один.

— Расёмон?

— Да. Пошел я один. Некоторое время слушал бива. Так человек точно играть не может. А когда я его позвал, знаешь, бива снова умолкла. Снова огонь потух. Но на этот раз я подготовился, и сразу же зажег новый. И полез наверх.

— Полез? На Расёмон?

— Именно.

Он был очень смелым человеком, этот Хиромаса. На верху не полумрак, полная темнота. Да окажись там все-таки человек, и то, ударь он внезапно сверху по взбирающемуся Хиромасе, и ничто не спасет.

— А потом не стал, — сказал Хиромаса.

— Не стал взбираться?

— Да. Когда я добрался до середины, раздался голос…

— Голос?

— То ли голос, то ли нет. Вой, человеческий или звериный. Страшный! — сказал Хиромаса. — Я ведь взбирался, задрав голову вверх, вглядываясь в темноту там, наверху. Ну и вдруг, сверху мне на лицо что-то упало.

— Что?

— Я когда вниз спустился, рассмотрел: сгнивший человеческий глаз. Наверное, выкопали из какой-то могилы. Потому и расхотелось лезть наверх, — сказал Хиромаса. — Да и не было смысла: ну взобрался бы я, а Гэнсё бы сломалось, и что?

— Так, ладно, а ко мне какое дело? — спросил Сэймей.

Уже давно кончились и саке, и форель.

— Сегодня ночью пойдем со мной.

— Ты снова пойдешь?

— Пойду.

— Император знают?

— Нет, пока. Знаю только я один. Пажу я накрепко приказал молчать.

— Хм.

— Там, на Расёмон, не человек, — сказал Хиромаса.

— А если не человек, то что?

— Не знаю. Может, демон! Как бы там ни было, если не человек, то это работа для Сэймея.

— В этом все дело?

— Вернуть Гэнсё — это да, конечно… Но, есть и еще одно. Я хочу еще раз эту бива послушать, понимаешь?..

— Ладно, пойдем.

— Да!

— А за это, можно одну вещь?

— Какую?

— Возьмем саке.

— Саке?

— А мне тоже захотелось послушать эту бива и выпить под музыку саке! — Сэймей сказал это, Хиромаса молча вгляделся в лицо Сэймея и пробурчал:

— Ладно.

— Пойдем.

— Пойдем.

Так и получилось.

5

В этот вечер под ветвями сакуры, что перед крыльцом дворца Сисиндэн, собрались трое. Сэймей появился с небольшим опозданием. Он был небрежно закутан в белое каригину, а из его левой руки