— изображены два мальчика в гондоле. Я думал, цеппелин нам доставят на товарной платформе.

После этого он что-то добавил на своем секретном языке.

— Что ты говоришь, Люк? — спросил я.

— Хорошо, что ты не понимаешь, — сказал он.

Он расплющил кулаком то, что осталось от цеппелина, и изорвал бумагу в куски. Потом пошел в сарай, взял несколько досок и молоток и стал сколачивать доски гвоздями.

А мне только и оставалось, что сказать про себя:

«Эти люди в Чикаго — просто сукины дети, и больше ничего».

Мы видели не раз, как он мчится из города по шоссе со скоростью пятьдесят миль в час, и мой брат Майк всегда сердился и завидовал.

— Вот он опять, — говорил Майк. — Куда он, к черту, едет, как ты думаешь?

— Никуда, просто так, по-моему, — отвечал я.

— Однако он здорово спешит для человека, который едет просто так, никуда.

— По-моему, он просто дает ей волю, чтобы посмотреть, сколько из нее можно выжать.

— Идет она довольно быстро, — говорил Майк. — Куда он, к черту, может ехать отсюда? В Фаулер, вот куда. В этот паршивый городишко.

— Или в Ханфорд, — говорил я. — Или в Бэйкерсфилд. Не забывай про Бэйкерсфилд, это тоже на автостраде. Он может туда поспеть за три часа.

— За два, — говорил Майк. — И даже за час и три четверти.

Майку было тогда двенадцать, а мне десять, и в те дни, в 1918 году, двухместный автомобиль-купе выглядел довольно забавно: ящик для фруктов на четырех колесах. Нелегко было в те дни заставить автомобиль идти со скоростью пятьдесят миль в час, тем более — купе Форда. Видно, тот человек специально приспособил мотор своей машины. Он, видно, превратил свое маленькое желтое купе в гоночный автомобиль.

Мы видели каждый день, как его машина идет из города в сторону Фаулера, а час спустя или около того возвращается обратно. По пути из города автомобиль мчится, бывало, как бешеный, грохоча, дрожа и подпрыгивая, а человек за рулем знай покуривает сигарету и улыбается сам себе, как будто у него не все дома. А на обратном пути машина делала не больше десяти миль в час, человек же выглядел притихшим и усталым.

Об этом парне ничего нельзя было сказать толком. Не поймешь, сколько ему было лет, какой он национальности и все прочее. На вид ему нельзя было дать больше сорока, хотя, возможно, ему не было еще и тридцати; и он наверняка не был ни итальянцем, ни греком, ни армянином, ни русским, ни китайцем, ни японцем, ни немцем — словом, ни одной из известных нам национальностей.

— Наверно, он американец, — говорил Майк. — Коммивояжер какой-нибудь. Гоняет по шоссе в какой-нибудь городишко, что-нибудь там продает и возвращается домой не торопясь.

— Может быть, — говорил я.

Но я так не думал. Скорее всего это был просто парень, которому нравится гнать по шоссе сломя голову, просто так, из лихачества.

То были времена автомобильных гонок: Дарио Реста, Джимми Мэрфи, Джимми Шевроле и другие ребята, которые в конце концов погибли при катастрофе на гоночном треке. То были дни, когда вся Америка увлекалась идеей скорости. Мой брат Майк все помышлял о том, чтобы раздобыть где-нибудь денег, купить подержанный автомобиль, подремонтировать его и гонять во всю прыть. Миль этак шестьдесят в час. Тут было из-за чего потрудиться. Не хватало только одного — денег. 

— Вот как куплю себе авто, — говаривал Майк, — увидишь тогда настоящую скорость.

— Никакого авто тебе не купить, — говорил я. — На какие деньги, хотел бы я знать.

— Денег как-нибудь раздобуду, — говорил Майк.

Автострада проходила прямо против нашего дома, на Железнодорожной улице, в полумиле на юг от склада сухих фруктов компании Розенберг. Их, Розенбергов, было четверо братьев; они покупали винные ягоды, сушеные персики, абрикосы, изюм, паковали их в красивые фанерные ящики и рассылали по всей стране и даже за океан, в Европу. Каждое лето они нанимали людей из нашей части города, и женщины паковали товар, а мужчины делали работу потяжелее, с ручными вагонетками. Майк ходил наниматься, но один из братьев Розенберг сказал ему подождать годик-другой — надо, мол, подрасти и окрепнуть.

Это было лучше, чем ничего, и Майк не мог дождаться, когда вырастет. Он выискивал в журналах объявления таких силачей, как Лайонел Стронгфорт или Эрл Лидермен, этих гигантов физической культуры, этих богатырей, которые могли одной рукой поднять над головой мешок муки или еще что-нибудь. Майк все хотел узнать, как они этого достигают; он стал ходить на спортивную площадку «Космос» и подтягиваться на перекладине и каждый день делал пробежку, чтобы развить мускулы ног. Майк здорово окреп, но нисколько не вырос. Когда наступила жаркая погода, он перестал тренироваться. Было слишком жарко.

Целыми днями мы просиживали на ступеньках нашего крыльца, наблюдая за проезжающими автомобилями. Между нами и шоссе пролегали железнодорожные пути, и нам все было видно далеко на север и на юг, потому что местность была ровная. Нам было видно, как из города катит на юг паровоз, мы сидели на ступеньках и смотрели, как он подходит все ближе и ближе, мы слышали, как он пыхтит, а потом глядели ему вслед и видели, как он исчезает. Мы занимались этим все лето во время школьных каникул.

— Вот идет паровоз «С. П. 797», — говорил Майк.

— Правильно, — соглашался я.

— А вот, гляди-ка, «Санта-Фе 485321», — говорил я. — Как по-твоему, что в этом вагоне, Майк?

— Изюм, — говорил Майк. — Розенберговский изюм, или винные ягоды, или сушеные персики и абрикосы. Братцы мои, как же я буду рад, когда наконец придет будущее лето и я смогу работать у Розенбергов и куплю себе авто!

— Братцы! — восклицал и я.

Одна мысль о работе у Розенбергов возбуждала Майка. Он вскакивал на ноги и начинал боксировать с воображаемым противником, пыхтя, как профессиональный боксер, подтягивая время от времени штаны, сопя и хрюкая.

Братцы! Чего он только не станет делать у Розенбергов!

Для Майка было просто ужасно, что он не работает у Розенбергов и не может скопить денег, чтобы купить себе старый автомобиль, наладить мотор и делать шестьдесят миль в час. Сидя на ступеньках крыльца и наблюдая за проезжающими автомобилями и