— Я тоже, ваше преосвященство, — сказал я.

— Будет тебе, кончай ты с этим «преосвященством», — отмахнулся архиепископ. — Для тебя я Джим. И здесь мы одни. Официоз прибережем для другого случая. Ну, как поживаешь? Все хорошо?

— Да, — ответил я. — Как обычно, весь в трудах.

— Давненько мы не виделись.

— По-моему, с прошлогодней конференции в Мэйнуте.

— Да, наверное. Слушай, ты же в этой знатной школе, да? — Архиепископ поскреб щеку, и чуть отросшая щетина заскрипела под его пальцами. — А ты знаешь, что и я учился в Теренуре?

— Знаю, ваше преосвященство, — сказал я. — То есть Джим.

— Наверное, сейчас там все по-другому.

Я кивнул. Конечно, все меняется, все.

— Ты не слышал о таком священнике — Ричарде Кэмуэлле? — спросил архиепископ, подавшись вперед. — Жуткая была личность. Имел привычку за ухо вытащить ученика из-за парты и отвесить мощную оплеуху, от которой тот летел кубарем. Одного парня он схватил за лодыжки и вывесил из окна шестого этажа, а во дворе весь класс вопил: «Отче, отче, не бросайте его!» — Архиепископ усмехнулся и покачал головой. — Да уж, мы трепетали перед священниками. Некоторые были истинным кошмаром. — Он нахмурился и, посмотрев мне в глаза, выставил палец: — Но святым кошмаром. Тем не менее святым.

— Если нынче прибегнуть к подобным методам, парни дадут сдачи, — сказал я. — И будут правы.

— Насчет этого не знаю. — Архиепископ пожал плечами и откинулся в кресле.

— Вот как?

— Мальчишки — ужасные создания. Им нужна дисциплина. Ты лучше меня это знаешь, потому как весь учебный год проводишь с ними пять дней в неделю. Вот вспомню, как в школе меня лупили, и удивляюсь, что вообще остался живой. И все равно счастливое было время. Чертовски счастливое.

Я кивнул, прикусив губу. Хотелось многое сказать, но страх меня удерживал. Всего год назад один теренурский учитель, мирянин, не священник, за какую-то дерзость шлепнул четырнадцатилетнего подростка по уху, а тот врезал ему кулаком и сломал бедняге нос. Парень был щуплый, но крепкий и заносчивый. Его отец возглавлял отделение международного банка, и мальчишка вечно хвастал, сколько воздушных миль он накопил. В мое время его взашей выгнали бы, но теперь, конечно, все иначе. Учителя, хорошего человека, но абсолютно непригодного к работе уволили, родители подали на него в суд, а школа выплатила парню четыре тысячи евро — компенсацию за «душевную травму».

— Моя бабушка жила на выезде из Теренура, — продолжал архиепископ. — Неподалеку от моста через Доддер. К нашему дому был ближе Гаролд-Кросс, но я полжизни провел у бабушки. Ох, как она готовила! Из кухни не вылезала. За шестнадцать с лишним лет родила четырнадцать детей, представляешь? И никогда не жаловалась. Всех вырастила в домике из двух комнат. Уму непостижимо. В двух комнатах муж с женой и четырнадцать детей. Сельди в бочке, скажи?

— Наверное, у вас полно кузенов, — сказал я.

— Со счету сбился. Одни кузен работает механиком в «Формуле-1». На переобувке, знаешь? Гонщик заезжает сменить покрышки. На все про все, рассказывал кузен, дается ровно сорок секунд, иначе прощайся с работой. Представляешь? Я бы все еще искал баллонный ключ. Не сказать, что я часто вижусь с родственниками. Ты не поверишь, сколько времени отнимает эта работа. Считай, тебе повезло, Одран, что тебя не повысили.

Ответить было нечего. Я с отличием окончил семинарию, и меня отобрали для обучения в Епископальном ирландском колледже в Риме, где в 1978 году мне вдруг предложили одну должность, ставшую благом и проклятьем. Если б я благополучно завершил курс, меня ждало бы быстрое продвижение по служебной лестнице, однако еще до окончания учебного года я лишился своей работы, а напротив моего имени появилась черная несмываемая метка.

Мои однокашники по семинарии были весьма амбициозны, а меня карьера прельщала мало — не припомню, чтоб даже в юности я очень стремился к высоким постам. По-моему, с самого начала было ясно, кому уготовано архиепископство, а кому (как парню всего на курс старше) красная шапка кардинала. Я хотел одного — стать хорошим священником и хоть чем-то помогать людям. На мой взгляд, это было вполне амбициозно.

— Но ты доволен своей жизнью? — спросил архиепископ.

— Да, — кивнул я. — В большинстве ребята славные. Я стараюсь с ними ладить.

— Не сомневаюсь, Одран, не сомневаюсь. Со всех сторон я слышу о тебе только хорошее. — Он посмотрел на часы: — Ох ты, уже сколько натикало. Давай по стаканчику?

Я покачал головой:

— Спасибо, нет.

— Да ладно тебе! Я-то приложусь. Не заставляй меня пить в одиночестве.

— Не могу, ваше преосвященство, я за рулем.

— Пф!

Архиепископ пренебрежительно отмахнулся, словно трезвое вождение было какой-то новомодной причудой, выбрался из кресла и подошел к буфету, где стояла бронзовая статуэтка дублинского архиепископа Джона Чарльза Маккуэйда, на похоронах которого в 1973 году присутствовали все семинаристы. Содержимому буфета позавидовал бы бар «У Слэттери» на Рэтмайнз-роуд. Из бутылки, стоявшей в углу, архиепископ налил себе добрую порцию виски, слегка разбавил содовой и, звучно кряхтя, вновь уселся в кресло.

— Придаст мне сил на остаток дня. — Он подмигнул и отхлебнул из стакана. — После тебя прибудет делегация монахинь, вот уж кара Господня. Что-то насчет новых туалетов в монастыре. Но откуда взять деньги на уборные, если ежедневно названивают священники и требуют скоростной интернет? А это штука недешевая.

— Можно поделить, — предложил я. — Часть денег — священникам, часть — монахиням.

Архиепископ расхохотался, в ответ я вежливо улыбнулся.

— Прекрасно, Одран, прекрасно! Ты всегда был скор на шутку, верно? Слушай, а как ты насчет небольших перемен?

Сердце мое упало. Я готовился к одному разговору, но, похоже, предстоял совсем другой. Меня переводят? После стольких лет? Но я полюбил огороженные поля для регби, длинную подъездную аллею к главному корпусу, тишину моего коридора и покой моей маленькой комнаты, безопасность класса. Я страшился возможного разговора, но беседа оказалась еще хуже. Гораздо хуже.

— Я бы не хотел ничего менять, — сказал я. Все же стоило попытаться. Вдруг он сжалится? — Работа моя не закончена. Многим ребятам нужна помощь.

— Ну, работе вечно нет конца-краю, — ответил архиепископ. — Дело просто переходит от одного к другому. Я хочу послать в Теренур замечательного парня, думаю, ему это будет очень полезно. Отец Муки Нгезо. Может, встречал?

Я покачал головой. Из молодых священников я мало кого знал. Да их и было не так много.

— Он чернокожий, — сказал архиепископ. — Наверняка ты его видел.

Я не понял, была эта характеристика чисто фактологической или несколько уничижительной. Можно ли сегодня говорить «чернокожий» или тебя сочтут расистом?