Стук подков услышали разом. Без команды расползлись от дороги по обе стороны, пропуская подводы между собой, замерли, поджидая. Подвод оказалось три. Когда поравнялась первая, я выскочил перед мордой лошади, заорал и, не дожидаясь, пальнул вверх, опасаясь, что у Китайца что-нибудь не заладится. Но тут же дважды грохнуло позади третьей подводы, это у Китайца сработало. «Только почему из обоих стволов?» — с опозданием ударило мне по мозгам.

Обозники слетели с телег, утонув в сугробах. Получалось как по маслу. Запрыгнув на лошадь, я погнал первую телегу к берегу, где поджидала по договорённости остальная братва. Но, словно почуяв неладное, оглянулся: Китаец возился с отставшими телегами. Шарахнулась от выстрелов вторая кобыла, и он мыкался, подтягивая к ней третью с поклажей.

— Давай, мать твою! — заорал я ему. — Догоняй!

Но тут выскочили всадники. Откуда их принесло, я не заметил. Но это были не наши. Пуля просвистела мимо уха, загрохотало и справа, и слева, лошадь моя взвилась вверх и понесла. Я упал, сильно ударился, очухался от острой боли в ноге и, когда попытался подняться, рухнул, словно подкошенный. Очнулся, вокруг никого, стрельба велась у последней телеги. «Вот и пригодится наган», — мелькнула тоскливая радость, и, закусив губу, чтобы не застонать, я пополз на выстрелы. Два всадника кружили возле перевёрнутой телеги, упавшая лошадь хрипела, где-то в поклаже прятался Китаец. К нему они и подбирались, должно быть, забыв про меня, остальные унеслись за канувшей поклажей. Мне оставалось уже метров десять, когда всё кончилось. Китаец угрохал всё-таки одного, но второй стоял над ним, упираясь винтарём в грудь, и что-то орал, благословляя в последний путь или упиваясь удачей. Откуда-то с берега доносилась сумасшедшая перестрелка.

Ползти я не мог, силы кончились. Револьвер дрожал в руках, и, целясь, я молил Бога, чтобы не дал потерять сознание: над Китайцем стоял сам Борода! Я узнал его по визгливому крику; ухоженная бородка вздрагивала в лунном свете при каждом его вопле. Одно мешало стрелять, не укладываясь в моей голове, — на Бороде была милицейская форма!

— Скотина! — визжал он. — Я же простил! Отпустил с дружком прошлый раз!

Он оглядел вокруг себя навороченное: трупы лошадей, убитого товарища, перевёрнутые повозки:

— Здесь тебя кончу!

Щёлкнул затвор его винтаря. Но я нажал на спуск раньше…

Под мат, проклятья и стоны полуживой Китаец тащил меня на себе по снегу. Потом силы оставили его, и лунный свет поблёк для нас обоих.

* * *

Наткнулся на нас Коновал, когда, отчаявшись, все уже бросили поиски, да и опасно становилось — рассветало.

Оказывается, полз Китаец совсем не в ту сторону и достались бы наши грешные тела волкам или одичавшим собакам, если б не Коновал.

— Ты мой должник, — заскочил он в сарай, за ним показалась и бабка Чара, выхаживавшая нас. — Примешь для промыва нутра? Эта ведьма заморит вас отварами да мазями. — Украдкой он вытащил бутылку самогонки. — А моё средство верное!

Но распахнулась дверь шире, и в сопровождении Прохора возникла фигура Дилижанса. Толстяк, держа в руках шляпу, нагибал лысую голову, чтобы не задеть притолоку и паутину, свисавшую тут и там. Прохор старался забежать вперёд, выгоняя Коновала, но наш спаситель смылся сам, знал своё место.

— На ноги, на ноги, орлы! — бодро гаркнул Дилижанс, остановившись в нескольких метрах от нас.

Неприглядная обстановка, грязь и запахи лечебных настоек явно смущали его, не скрывая, он брезгливо морщился.

— Залежались, — поддакнул Прохор, не разгибая спины. — Балует их старуха.

— Пора, пора! — помахал перед нашими глазами ручкой в перчатке Дилижанс. — Готовлю вам интересную работёнку, орлы. Опоздаете, другим достанется.

И он заспешил на свежий воздух. Прохор, кашляя, успел опередить его и распахнул дверь.

— Сука! — процедил сквозь зубы Коновал, появляясь из темноты угла. Он, оказывается, и не думал уходить, спрятавшись в углу, и снова сунул мне водяру. — Ну что, примешь?

Я покачал головой, распухший язык всё ещё мешал говорить.

— Тогда, может, покуришь?

С его помощью я кое-как приподнялся, нога не разгибалась, старуха еще раньше пришпандорила к ней дрын.

— Как дитя, право, — хмыкнул Коновал, кряхтя, взвалил меня на спину и сволок к двери. — На сеновале курить нельзя. Прохор припрётся, хай подымет. Он пожара пуще смерти боится.

Мы осторожно закурили, приоткрыв дверь, и тут же услышали голоса. Дилижанс, стоя посреди двора, о чём-то выспрашивал Курагина, тот лебезил, только задницу ему не лизал.

— Так кто же кого из них тащил? — допытывался Дилижанс.

— А шут их знает, Корней Аркадьевич. Коновалу разве можно верить? Он вечно пьян.

— Говорю же, сука! — не вытерпел Коновал, рванулся в дверь, но я его удержал.

— Если Китаец, откуда в нём силы взялись? Тощий, как гвоздь.

— Красавчик, конечно. Не сомневайтесь, Корней Аркадьевич. Красавчик бугай вон какой!

— Не скажи. Желторожий — мужик жилистый.

— Мартышка и есть мартышка… Лучше б сдох! Нам теперь в нем надобности никакой, не до пароходов.

— Ты о чем, старик?

— Может, я шепну Чаре, ведьме нашей?

— Это как?

— Назад, на тот свет, возвернёт. Она легка на руку, лишь прикажите.

— Отравить, что ли?

— И не заметит никто. Уснёт желторожий, и все концы.

— Ах ты, чёрт! — Дилижанс задохнулся дымом. — Чего городишь, старый хрыч!

— Как скажете.

— Они ж это?.. Герои! Теперь они мне знаешь как нужны! Братва только о них трёп и ведёт! Это ж какой пример нашим молодцам! Урки про них сказки такие разведут!..

— Эти умеют…

— Ты газетки-то читаешь, старик?

— Газетки? — хихикнул Прохор. — Зачем они нам. Жива была моя бабка, сходила с ума, а мне не до них.

— Перековывать тебя надо, — захохотал Дилижанс. — Товарищи повсюду о чистке заговорили, нам об этом тоже следует подумать. А что? В ногу со временем поспевать надо. Я их по-свойски наградить думал.

— Без этого не обойтись?

— Орлы-то наши, знаешь, как своим подвигом Ваську подняли?

— Василия Евлампиевича?

— Читал бы газетки, не спрашивал. Вот, послушай. — Он захрустел бумагой. — «…За ликвидацию банды атамана Бороды, длительное время свирепствовавшей близ города и грабившей обозы рыбопромышленников, представлены к почётным грамотам»… — Он прервался, прокашлялся. — Это лишнее. Вот: «…сам атаман коварным и обманным способом проник в ряды нашей Красной милиции, поэтому долгое время был неуловим и ему удавалось вершить свои чёрные дела»… — Дилижанс поперхнулся, сплюнул, кашлянул, прочищая горло, сипловато пожаловался: — Всё у этих газетчиков в одной куче, пока до главного доберёшься. Вот: «Своей энергией, повседневным упорным трудом товарищ Турин честно выполнял все задания Советского Правительства, чем оправдал высокое звание Красного Пинкертона».

— Кого, кого?

— Уровень повышай, старик, — захохотал Дилижанс. — Вот