Апатичная медсестра записала его данные и провела в предбанник.

Помещение напоминало склад старого барахла. Какой-то винегрет из стульев всех стилей. Какой-то игровой уголок, заваленный истрепанными игрушками и исчерканными книжками для раскрашивания, два клубных стола разной высоты, оба завалены журналами, такими же старыми, как и мебель. На стенах – картинки в рамках и без, шедевры изотерапии за последние двадцать лет.

В предбаннике было душно. Фабио открыл окно и сел. Среди старых иллюстрированных изданий, зоожурналов и медицинских брошюр валялся забытый кем-то номер «Воскресного утра» трехнедельной давности с репортажем «Машинист в гневе на самоубийцу». Подпись: Фабио Росси.

На самом большом фото был изображен угрюмый машинист Эрвин Штоль, текст под фотографией гласил: «Пусть бы он лучше повесился!»

Фабио прочел репортаж. Интервью со Штолем он помнил отлично. Да и лица других машинистов показались ему знакомыми. Но некоторые их фразы забылись напрочь. Наверное, он опрашивал их еще раз, чтобы выяснить, злятся ли они на самоубийц. Он даже зашел так далеко, что сопоставил два интервью: машиниста Штоля и вдовы другого самоубийцы, некой Жаклины Барт. Бледная, ненакрашенная женщина лет сорока пяти высказалась весьма замечательным образом: «Передайте ему, я бы тоже предпочла, чтобы мой муж этого не делал».

В предбанник вошла сестра:

– Господин Росси!

Фабио отложил «Воскресное утро» и проследовал за ней в кабинет.

Доктор Фогель был, пожалуй, самым толстым из мужчин, когда-либо встреченных Фабио. С трудом воздвигнувшись из широченного кресла, он направился к пациенту. При каждом шаге ему приходилось замахиваться одной ногой, дабы пронести ее мимо другой, такими жирными были его ляжки, и взмахивать короткими руками, торчавшими из округлого туловища, как крылышки пингвина. Он протянул Фабио пухлую руку и немного посторонился, чтобы не загораживать своим телом проход к столу.

На лбу врача блестели жемчужины пота, а рука была липкой, хотя в помещении работал кондиционер и температура приближалась к зимней. От доктора Фогеля несло одеколоном, но его испарения источали более сильный аромат.

– Это моя проблема, а в чем ваша? – были его первые слова. Наверное, так он приветствует всех своих новых пациентов, подумал Фабио.

Указав гостю на стул, доктор втиснулся за свой письменный стол и, тяжело дыша, принялся листать историю болезни Фабио.

– У нас три проблемы, – начал он. – Амнезия до, амнезия после и плохая профессиональная память теперь.

– Что вы имеете в виду, говоря о профессиональной памяти?

– Вы забывчивы. Вам трудно запоминать имена, сроки и события.

– Сейчас не забываю.

– Жаль, здесь мы могли бы кое-что сделать. Перейдем ко второй проблеме: амнезия после. Вы не помните ни самого инцидента, ни того, что случилось сразу после него. Утешу вас. Так оно и останется.

Надо же, какой веселый толстяк, подумал Фабио.

– Ну, а теперь займемся тем, что вы считаете вашей самой главной проблемой, – ретроградной амнезией. – Доктор Фогель поднес к лицу левую руку, подцепил правой рукой короткий рукав рубашки с открытым воротом и краешком утер со лба пот. – Возможно, отрезок времени, выпавший из вашей памяти, постепенно сократится. Возможно, что в море вашего забвения неожиданно всплывут островки воспоминаний. Возможно также, что вы вдруг вспомните все сразу. Но возможно и то, что память об этом отрезке времени вообще никогда не вернется. Проблема в том, что я не могу на это повлиять.

– Я полагал, что существуют методы восстановления утерянных воспоминаний.

– Только если память утеряна в результате психической травмы. Но не черепно-мозговой. Вы припоминаете адрес?

– Какой адрес?

– Здешний.

Фабио задумался. Но адреса не вспомнил.

– Я не запоминал. Он был записан.

– Рекомендую тренировку памяти. Используйте ваш мозг. Учите наизусть стихи. Запоминайте ненужные сведения. Читайте, решайте кроссворды, играйте в компьютерные игры, выходите на работу, как только будете в силах. Чем успешнее вы приведете в порядок ваши серые клетки, тем больше вероятность возвращения памяти. Вы курите?

Фабио покачал головой.

– Хорошо. Как насчет алкоголя? Пьете?

– Да вроде нет.

– Откажитесь полностью. Хотя бы из-за антиэпилептика. Больше спать. Заниматься спортом. Все во благо памяти.

Остальное время приема Фабио пришлось запоминать картинки, преобразуя их в мысленные образы.

– Изображения, – пыхтел доктор Фогель, – визуальный ввод – это наилучший стимулятор для мозга. Изображение говорит нам больше, чем тысячи слов, вам как журналисту это известно.

– Наши фотографы всегда так говорят.

– И что вы им отвечаете?

– Фотографируйте на здоровье.

Фогель рассмеялся высоким фальцетом.

Фабио испугался. Он не ожидал, что эта гора мяса может издавать такой пронзительный и тонкий писк.

– Надо взять это на заметку, – пропыхтел он, отдышавшись. И действительно что-то себе записал.

Ровно через сорок минут доктор Фогель выпростался из кресла и выпроводил Фабио за дверь.

– До свиданья, господин доктор, – попрощался Фабио.

– Фогель,[2]– уточнил тот. – Мысленно представьте себе бегемота.

– А птица?

– Сидит у бегемота на голове.

«Биотоп» было одним из любимых кафе Фабио, особенно летом. Двадцать столиков стояли на улице в тени двух городских платанов, возраст гостей колебался между двадцатью и сорока годами, а повар был родом из Брешии.

Находилось кафе в десяти минутах ходьбы от кабинета доктора Фогеля. Фабио шел не торопясь, так что десять минут превратились в пятнадцать. Все равно он оказался первым посетителем заведения.

Почти все места на улице были зарезервированы. Но молодая официантка в длинном черном фартуке провела его к маленькому столику у входа. Кажется, она его узнала, несмотря на бейсболку и темные очки. Фабио сделал вид, что тоже ее узнал.

– Ты один, Фабио? – спросила она. Когда он кивнул, она унесла второй прибор.

– Извини, я забыл, как тебя зовут, – сказал он, когда она принесла меню.

– Ивонна Фаниенте.

Фабио проделал то, что рекомендовал ему доктор Фогель. Во-первых, он произнес это имя на свой манер: Ивон-на-фа-ни-енте.

Во-вторых, он повторил пять раз: Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте, Ивонна Фаниенте.

В-третьих, он связал его с чем-то хорошо знакомым: «дольче фарниенте – сладкое безделье».