не спал всю ночь и плакал… Детское предчувствие свершилось — приехал микроавтобус, и его отвезли в детский дом, как он понял, навсегда.

Он подошел к нему первым, худой, костлявый, с хитровато бегающими соломенными глазами. Оглядел сверху важно, по-хозяйски.

— Ничего себе, смазливый хмырь. Как пить дать, трахать будут.

Альберт растерянно моргал глазами, ничего еще не понимая.

— Чего моргаешь, хмырь, звать-то как?

— Альберт, — с трудом протянул коротко остриженный мальчишка в школьной форме.

— Ты что немец? Альберт — имя-то какое-то нерусское.

— Почему, русский.

— Аль-берт! — ехидно передразнил пацан. — Алик небось?!

— Алик.

— Ладно, беру тебя под свой колпак. Не понял, что ли? Пишусь за тебя, значит. Только, чур, слушаться — иначе со мной каши не сваришь.

Каши Альберт ни с кем варить не хотел… И все же Вадьку оценил. Смутное чувство подсказывало ему, что навязавшийся дружком пацан не такой уж страшный, как себя подает…

В жизни детдомовской Вадька оказался человеком верным. Детдомы бывают разные — лучше, хуже — и хотя многие похожи на простые типовые школы, мир здесь иной, не всякому привычный. И не столько он суровый да жесткий, сколь какой-то безнадежный… И живут здесь не мальчишки, не девчонки, а тоже какие-то безнадеги. Пропащие…

Добрым здесь быть сложно хотя бы потому, что в добро здесь не верят. Да и как могут верить пацаны, брошенные, кем-то оставленные и подкинутые в крайней степени истощения, покрытые гноящимися ранами или привезенные из дома ребенка — правда, из дома ребенка они более чистенькие, опрятные да нежные. Их-то не всегда любили — на них рычали и с ними не чванились.

С пеленок не знавшие домашнего тепла многие новички в детдоме были инстинктивными врагами всякого порядка. И, может быть, именно поэтому так безропотно они принимали царивший здесь порядок — порядок зоны.

Заправляли тут кроме взрослых старшие пацаны, в основном из приемников-распределителей — народ битый и вредный. Кому из них случалось плоховато — убегали, чтобы попасть снова в приемник, а там, глядишь, и в удачливый детдом. Вадька был как раз из таких. Это был его третий детдом, где он, кажется, приживался.

— Что бегать… Всюду моль и скука одна — вот бы в Африку! Видел на видео — черные, и все как один в красных плавках, не то что в наших «семейных» трусах… Стыдище!

Алик особенно понимал Вадьку утром, когда, вскочив с постели, безмятежно становился в строй и ждал привычной, нудной команды: «В умывальник шагом марш!» Путаясь в широченных семейных трусах, глупо зевая и почесываясь, он думал о том, что Вадька, видимо, прав — в Африке лучше, там, по крайней мере, нет ржавых, поющих голосами чертей умывальников.

Впрочем, «детдомовская шпана» не жаловалась — жили, как живется.

Их, как бесов, всегда подтачивало какое-то внутреннее бунтарство, несогласие с этим миром. Возвращаясь из школы, хватали плохо лежащие камни, куски асфальта — и чьи-то стекла вдребезги. И плевать — главное, вовремя смыться. Странная жизнь. Кто-то глотал маленькие сапожные гвозди и, корчась от боли в желудке, ждал неотложки, зная, что его отвезут в больницу. Даже если в психиатричку — все равно лафа… Кто-то удирал на улицу к местным, воровал и собирал бутылки… Кто-то…

В углу за умывальником, возле туалета, — толчея. Слюнявый «бычок» третий раз шел по кругу… Курили все, а сигареты, что деньги — за одну импортную давали все, что твоей душе угодно, от фантика до расплаты «живой натурой» — секс тут обожали.

Алик не курил, хотя и пробовал как-то. Вадька, сидя на грязном подоконнике, смачно и зло сплевывал: он тоже не курил бы, если б не мать… Это она, притаскивая домой чужих мужиков, говорила ему: «Иди, сынок, погуляй». И он шел к ребятам покурить. «Мать, стерва ненасытная, мужиков водила пропасть и пила с кем попало…» Вадьке было почему-то приятно курить из-за матери.

К Алику Вадька относился по-свойски снисходительно: «Ты без меня, телок, пропадешь!» — И весело хлопал его по плечу. — Ну кто ты, слабак! А я — вот поставь иголку — и влезу в ушко. А курево… Дай срок — закуришь! Жизнь еще не мяла.

Но курево для Алика — полбеды. Страшное начиналось ночью, когда старшие пацаны и девки «мотались» по спальному этажу.

Как-то Алик прибежал к Вадьке. Тот спросонья вяло прогнусавил:

— Ты что?

— Двинься, ляжу рядом.

Повадились в палату младших великовозрастные, глуповатые девки. Голыми ложились к мальчикам, заставляли тех снимать трусы. Вадька, услышав рассказы Алика, корчился от смеха. — Хоть они и дылды глупые, а хочется… Сам знаешь, период созревания…

— А почему у меня нет этого периода? Мне противны их сиськи.

— Болван! Вот колбаска вырастет — и начнется этот дурацкий период. Сдохнешь от неприличия…

Но Вадька Алика понимал. И когда что-то ему перепадало, запросто делился с дружком. — Ты же нерусский, немчура какой-то или турок, глаза как сажа… Но мне ты все равно что брат, понравился с первого взгляда.

— Вадь, а Вадь, — дергал за рукав Алик, — пойдем как-нибудь в город? Один я боюсь, а с тобой пойду.

— В город? Чего ты там забыл? Хотя, ладно, в город, так в город… Пойдем на футбол.

Город, как и детдом, жил своей бесшабашной жизнью. По центральным улицам разгуливали группировки, и бедному пацану некуда было деться, кроме как прописаться в «контору». Мутный вал подростковой уголовщины катился по приволжским городам, смывая последние островки нормальной жизни. Легко угадывались опознавательные знаки мафии: многоступенчатая иерархия — «супера», «пацаны», «молодые», «старики», «авторитеты», «авторы»; строгое распределение обязанностей — от сбора дани со школьников и кооператоров до боевых схваток в жестоких разборках с чужаками. «Авторов» боялись и подчинялись беспрекословно, и страх мешался с блатной романтикой, так похожей на романтику власти. Да, пацаны могли рассчитывать хоть на маленькую, но на власть в своем микрорайоне, тратить шальные деньги на развлечения и девочек, которые из вчерашних недотрог становились общими.

Вадька и Алик были на футболе. Народу — не протолкнуться! Еще бы, наступила весна, и футбол снова входил в силу. Потому и болели, как психи, — вставали с мест, кричали, не жалея глотки. А в перерыве ели мороженое, и Вадька, скосив хитрые глаза на кучковавшихся подростков, вдруг заявил, что пора смываться, пока кости целы…

Но далеко они не ушли. Рядом со стадионом их окружила толпа пацанов.

— Откуда, чушпаны, за кого мотаетесь?

— Детдомовские. — Сообразительный Вадька осторожно прикрывал Алика.

Обыскали — денег нет, одежка тоже не ахти. Значит, и впрямь детдомовские — будущие блатные, ворюги…

— Ладно, проходь