Я начал этот разговор рассказом о неизвестном летчике, а в конце хочу вспомнить о летчике, хорошо всем известном. Жил в нашем городе до войны на улице Фабричной скромный человек Михаил Степанович Столяров. Слесарил рядышком, за углом — на маленьком заводике. Отсюда ушел в авиацию. В 1943 году, накануне освобождения города, прилетел майор Столяров бомбить фашистскую переправу. Блестяще выполнил боевое задание, однако не удержался Михаил Степанович от великого соблазна: помахать крылышками своим землякам и соседям, дать знать о себе — дескать, жив Мишка Столяров! Видать, проснулся в прославленном асе тот самый озорной мальчишка — с улицы Фабричной.

И в этот момент снаряд фашистской зенитки поразил самолет. Очевидцы утверждают, что пилот мог бы спастись, выпрыгнув с парашютом, но он предпочел вместо позорного плена геройскую смерть. Самолет врезался в городскую электростанцию, и фашисты надолго очутились в темноте… Майор Столяров хорошо знал свою улицу, он знал, куда падал! Упал и как бы вознесся в небеса благодарной человеческой памяти.

Прошли годы. Улицу Фабричную переименовали в Фестивальную, потом, если не ошибаюсь, снова в Фабричную. Почему не в улицу имени Столярова?

И вот рабочий паренек Валерий Цвик пошел в атаку на незыблемое «слушали-постановили». Он вел поиск, переписывался с однополчанами и родными Столярова, слал в газеты статью за статьей. И добился своего, потому что любил наш город самоотверженно, действенно.

Валерий Цвик — нынче профессиональный журналист, трудится на Центральном телевидении. А для многих маленьких граждан нашего города Родина начинается с улицы, носящей имя бесстрашного их земляка.

Колыбель моя, радость, любовь и мечта —

Возвращаются птицы в родные места,

Полыхают рассветы, Петровка гудит,

Революции ветры клокочут в груди.

Если вдруг над тобою сгустится беда,

Как пилот Столяров, возвращусь я сюда.

Добрый друг, пред тобой моя совесть чиста, —

Возвращаются птицы в родные места.

«ПРИКАЗ ПОНЯЛ. ВЫПОЛНИТЬ НЕ МОГУ»

В полуторастах километрах от Днепропетровска, на крутых берегах реки Волчьей, раскинулось старинное украинское село Покровское. Знавало Покровское татарские набеги и кровавый разгул махновцев, обжигало его улицы пламя минувшей войны. Но, как феникс из пепла, снова встало село, зазеленело садами; от новой четырехэтажной школы протянулись, сверкая асфальтом, его улицы, лес антенн поднялся над черепичными крышами веселых кирпичных домиков. И лишь одна хатка над обрывом долго чернела старой соломенной кровлей. Но и для нее пришел час обновления.

Как-то веселой гурьбой нагрянули во двор комсомольцы. Перекрыли хату, поправили наличники, двери, поставили новый штакетник и зеленой краской покрасили. Вышла на порог старая седая женщина, смахнула рукавом набежавшую слезу, тихо сказала:

— Спасыби, сыночки. Возьмите вот — на память про Володю… Очень он любил на ней играть. — И протянула ребятам домру…

Он стоял, как положено, у крыла своего «Яка» и щурился от ослепительного снежного блеска. Он уже знал, что с нынешнего утра будет обслуживать самолет французского летчика из эскадрильи «Нормандия», которая прибыла сюда, в Россию, чтобы вместе с Советской Армией громить фашистов. И вот эта предстоящая встреча очень волновала Володю: интересно, каков он, француз. Только слышал Володя краем уха, будто опытный он ас, дворянин, граф… Этого нам только не хватало. Вот и стоит сержант Белозуб, переминаясь с ноги на ногу, и внимательно вглядывается туда, откуда из штабных землянок должны появиться прибывшие ночью французы…

Проглядел сержант Белозуб! Сперва услышал песню, мысленно перевел ее, а потом уже повернулся кругом и застыл от удивления. Прямо к нему, улыбаясь и палевая, шел высокий, стройный парень — на вид совсем еще юноша. Тоненький, затянутый в щегольскую кожаную курточку, весь какой-то игрушечный — планшетка и пистолет на длиннющих ремешках шлепают по глянцевым голенищам сапог. Ишь ты, мороз такой, а он в сапожки вырядился! И шлемофон в руке, голова непокрытая, а усики на гладко выбритом лице, словно нарисованные. Пижон!

Однако Володя не оплошал — ступил шаг вперед, поднес руку к ушанке, доложил по-французски давно заготовленную фразу:

— Мой командир, машина к полету готова.

Теперь пришла очередь удивляться французу. Но лишь на миг сбежались у глаз его морщинки и брови вздернулись ввысь. Он шагнул, улыбаясь, к технику, крепко пожал руку:

— Морис-Филипп де Сейн. Лейтенант.

— Владимир Белозуб, старший сержант.

— О, Володя! Браво, Володя!

Потом, восхищенно задравши голову, техник следил за смелыми пируэтами, которые выписывал в воздухе де Сейн. Самолет, послушный опытной руке, чертил в бездонном небе замысловатые виражи, валился в штопор, свечой взвивался ввысь и стремительно бросался в пике. Вот он подруливает, вот, отдернув фонарь, Морис прыгает на снег — раскрасневшийся, счастливый, улыбчивый:

— Прекрасное небо! Прекрасная машина! Прекрасный снег! О ла-ла!

…Французы тренировались долго и упорно. День за днем, день за днем.

Техники ворчали сердито:

— Война идет, каждый миг дорог, а они горючку зря жгут, кренделя в небе выписывают.

Этим разговорам раз и навсегда положил конец командир полка полковник Голубков — сам опытнейший ас:

— Пусть летают. Им учиться надо. Французы привыкли летать и драться в одиночку, о взаимной поддержке понятия не имеют. Вот и перенимают наш опыт.

Но пришел день первого боевого вылета. Одно за другим уходили звенья зеленокрылых, краснозвездных «Яков» с белыми стрелами вдоль фюзеляжей — туда, где ухал, грохотал и дымился фронт… Были томительные минуты ожидания, были тревожные раздумья: не отказал бы мотор, не подвели пулеметы. Но, конечно, была и радость встречи.

— Мой командир, на фюзеляже 16 пробоин!

— О, Володя, тот, кто попортил мне фюзеляж, больше никогда не будет стрелять. Мы с тобой укокошили боша.

— Почему — «с тобой»?

— Потому что ты готовишь мне машину к полету. В мороз и в дождь. И делаешь это виртуозно…

Володька сбегал в каптерку, принес ведерко с белой краской, кисточку и аккуратно намалевал на фюзеляже крестик — могильный крест над сбитым фашистом. Морис молча наблюдал за ним:

— Дорисуй мне еще один крестик.

— ?

— Первого боша я сбил во Франции, почти что над своим домом, а точнее — над лицеем Сен-Луи, где учился до летной школы. Кстати, я все собираюсь тебя спросить: откуда ты знаешь французский язык?

— Я тоже окончил лицей. Перед войною.

— Царскосельский?

— Нет, Покровский.

— Странно. Я считал, что в России был только один лицей.

— У нас в каждой деревне лицей. И в городах.

— А где это — Покровска?

— Село такое на Украине. Возле Днепра.

Морис задумался, погладил усики:

— Значит, ты из деревни.