Чарли вызывал у меня наибольшее беспокойство. Как у многих родителей с детьми, у нас имелись свои заморочки: я был не самым внимательным отцом, а он — не самым собранным и целеустремленным сыном. Свою дорогу в жизни он выбрал, когда ему перевалило далеко за тридцать. Впервые узнав о нашем с Кэти намерении вступить в ССК, Чарли прямо-таки взорвался. Он напомнил нам все: как мы учили его, что насилие не может служить ответом ни на что, как мы страстно выступали против Субконтинентальной войны и даже как мы когда-то целый месяц пилили его за то, что он отправился с Биллом Янгом стрелять по мишеням. (Мы с Кэти считали, что тридцатипятилетний мужчина вполне мог бы и забыть о таком мелком происшествии.)

Наши баталии прекратились со смертью Кэти, так как и он, и я поняли, что большинство вещей, о которых мы спорили, ровным счетом ничего не значат. Я был вдовцом, он — холостяком, и у нас не осталось никого, кроме друг друга. Однако вскоре после этого он познакомился с Лайзой и женился на ней, а спустя еще примерно год стал отцом и был вновь избран мэром. Оба события произошли в один и тот же невероятно беспокойный вечер. Чарли поздно созрел, зато плод получился прекрасный. У нас с ним состоялся собственный прощальный ужин, во время которого я попросил прощения за кое-какие вещи, случившиеся в прошлом (искренне), а также сказал ему (столь же искренне), насколько я горжусь тем, что он стал таким, каким стал. Потом мы сидели на крыльце, потягивали пиво, смотрели, как мой внук Адам неловко пинает на газоне теннисный мячик, и долго-долго говорили о всяких пустяках. Мы расстались хорошо и с любовью, а чего же еще хотеть от отношений между отцом и сыном?

Я стоял у киоска с банкой коки в руке, думая о Чарли и его семье, когда услышал ворчание Леона и еще один голос — низкий, резкий и, бесспорно, женский, — говоривший что-то в ответ. Против собственной воли я выглянул. Леон совершенно бесцеремонно притиснул к углу какую-то несчастную женщину и, вне всякого сомнения, посвящал ее в очередную тупейшую теорию, только что порожденную его спинным мозгом. Рыцарское начало возобладало над желанием скрыться, и я направился к этой паре, чтобы вмешаться.

— Я только хочу сказать, — занудствовал Леон, — что совершенно несправедливо заставлять вас, меня и любого другого американца ждать, пока мы станем старыми, как дерьмо, чтобы получить шанс отправиться туда. А все эти жалкие индусы вылетают в новые миры с такой скоростью, с какой они успевают размножаться. Это чертовски большая скорость. Разве это справедливо? Вы находите это правильным?

— Нет, я так не думаю, — ответила женщина. — Но они, видимо, тоже не считают справедливым то, что мы стерли Нью-Дели и Мумбаи с лица земли.

— Так я же как раз об этом и говорю! — воскликнул Леон. — Мы засыпали атомными бомбами этих безмозглых сволочей! Мы выиграли войну! Должна же победа хоть что-нибудь значить! И что же теперь получается? Мы их раздолбали, но они теперь могут отправляться колонизировать вселенную, а мы — только завербоваться защищать их! Конечно, простите, что я об этом заговорил, но разве в Библии не сказано прямо: «кроткие унаследует землю»? Я бы сказал, что те, кто проигрывает войну, должны быть такими кроткими, что дальше некуда.

— Я не думаю, что в этой фразе содержится именно тот смысл, какой вы хотите ей придать, Леон, — произнес я, подойдя поближе.

— Джон! Ну, вот наконец-то человек, который знает, о чем я говорю, — радостно заявил Леон, осклабившись в мою сторону.

Женщина повернулась ко мне.

— Вы знакомы с этим джентльменом? — спросила она, причем по ее голосу было совершенно ясно, что если это правда, то со мной наверняка что-то не так.

— Мы познакомились во время полета до Найроби, — ответил я, слегка приподняв бровь, чтобы подчеркнуть, что вовсе не по доброй воле выбрал его себе в компаньоны. — Позвольте представиться, Джон Перри.

— Джесси Гонсалес.

— Необыкновенно приятно, — улыбнулся я и повернулся к Леону. — Вы неправильно толкуете это высказывание. Слова, которые вы привели, взяты из Нагорной проповеди. Полностью фраза звучит так: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Наследование земли рассматривается здесь как награда, а не как наказание.

Леон некоторое время моргал, а потом громко фыркнул.

— И все равно, это же мы их побили. Мы надрали их костлявые коричневые задницы. Это мы должны колонизировать вселенную, а вовсе не они.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Джесси опередила меня:

— «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное», — процитировала она, обращаясь к Леону, но поглядывая искоса на меня.

Леон с минуту стоял онемев и переводя взгляд то на меня, то на нашу новую знакомую.

— Вы не можете говорить серьезно, — сказал он наконец. — В Библии нет ни слова о том, что мы должны быть привязаны к земле, в то время как эта толпа чернозадых, которые даже не верят в Иисуса — это подумать только! — расползается по галактике. И там, конечно, ничего не говорится о том, что мы должны защищать этих мелких ублюдков! Господи! У меня сын побывал на той войне. Кто-то из этой погани отстрелил ему яйцо! Его яйцо! Они заслужили то, что получили, сучьи дети! И не говорите, что я должен быть счастлив спасать их никчемные задницы там, в колониях.

Джесси подмигнула мне.

— Не хотите ответить на это?

— Если вы не возражаете.

— О, нисколько, — с готовностью отозвалась она.

— «Я говорю вам: любите врагов ваших, — процитировал я, — благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»[2].

Леон сделался красным, как вареный омар.

— Вы оба выжили из вашего гребаного ума! — рявкнул он и направился прочь так быстро, как только позволяла груда жира, составляющая его тело.

— Слава богу… — пробормотал я. — Причем я говорю это совершенно искренне.

— Вы на редкость искусно обращаетесь с цитатами из Библии, — сказала Джесси. — Вы, наверно, в прежней жизни были проповедником, да?

— Нет, — ответил я. — Но я жил в городке, где на две тысячи человек населения имелось пятнадцать церквей. Такая жизнь помогла мне овладеть этим языком. К тому же совершенно не обязательно быть религиозным человеком, чтобы высоко ценить Нагорную проповедь. А чем вы сможете оправдаться?

— Учеба в католической школе, только и всего. В десятом классе я получила ленту в награду за хорошую память. Просто удивительно, как много всякой всячины может сохранить мозг на протяжении шестидесяти лет, хотя в последнее время я не могла даже запомнить, где оставила машину, отправляясь в магазин.

— Как бы там ни было, позвольте мне принести извинения за Леона, — сказал я. — Я знаю его очень мало, но все же достаточно для того, чтобы понимать, что он круглый болван.