— Про какого это птенца он говорил?

Садовник по-прежнему стоит неподвижно.

— Иди спать, Сетанка.

На этот раз девочка встает, целует отца в густые усы, как и каждый вечер. И что-то шепчет ему на ухо.

Затем удаляется в своей белой ночной рубашке, взмахивая на ходу руками, словно крыльями.

Садовник вонзает ножницы в стол. Мыслями он далеко отсюда.

Он уже забыл, что прошептала ему дочь.

«Не нужно стрелять в птенцов».

Так она сказала.

Если бы она знала…

Париж, в это же время

Ванго пробирается по крышам Парижа. Ему до мелочей знакомы воздушные пути между кармелитской семинарией и Люксембургским садом. Он может пройти по этому маршруту, почти не ступив на землю. Он знает, что полиция устроила засаду перед семинарией и ждет только его появления.

Ванго шагает по цинковым крышам, скользит по черепичным скатам, прыжками переносится от одной каминной трубы к другой. Ему знакомы все провода, натянутые между домами и позволяющие перебраться на противоположную сторону улицы. Он даже не вспугивает голубей, томно воркующих на карнизах в любовном апрельском экстазе. Он перепрыгивает через чердачные каморки с их обитателями — студентами, служанками, художниками. Он не нарушает сон кошек и даже не задевает белье, сохнущее на верхних террасах. Иногда он видит в растворенном окне женщину, которая, набросив на плечи одеяло, дышит весенним ночным воздухом.

Прыгая с крыши на крышу, он пролетает прямо над ней, совершенно бесшумно.

Еще несколько дней назад Ванго проделывал тот же путь в обратном направлении, сбегая посреди ночи из семинарии в заснеженный сад.

Добравшись до последней водосточной трубы, он спрыгивал на старый каштан, нависавший над острыми пиками парковой ограды, и съезжал вниз по его стволу.

В первые дни апреля шел снег. Ванго бродил до зари по пустынным лужайкам и аллеям, то и дело проваливаясь в сугробы, любуясь заледеневшими водоемами. Потом все так же, по крышам, возвращался в семинарскую часовню к утренней мессе.

Иногда он запаздывал на несколько минут, и отец Жан несурово журил его:

— Ты слишком любишь спать, малыш.

Он говорил это, поглядывая на башмаки Ванго, мокрые от снега и грязи. От отца Жана ничего нельзя было утаить.

Однако этой ночью, разгуливая по крышам Парижа, Ванго понимал, что в семинарии его ждут не кроткие упреки отца Жана и даже не яростные обвинения старика Бастида — каноника, управлявшего их заведением строго, как казармой…

На сей раз его поджидала полиция, наручники, а может, и тюрьма.

Почему он сбежал нынешним утром, на церемонии перед Нотр-Дам? Почему удрал, если не знал за собой ничего плохого? Ведь этим поступком он сам же и признал себя виновным. Но Ванго не мог избавиться от жившего в нем сверхъестественного предчувствия, которое побуждало его опасаться всего на свете, мнить себя мишенью для самых разнообразных врагов.

Он постоянно ощущал грозящую ему опасность. Уже с четырнадцати лет он страдал, по мнению окружающих, заболеванием, которое один врач-психиатр обозначил на его медицинской карте крупными буквами: ПАРАНОЙЯ. Из-за этих восьми букв его чуть не выставили из семинарии. Отец Жан всеми силами защищал мальчика. Он поручился за психическое здоровье Ванго.

— Вы сильно рискуете, — сказал каноник Бастид отцу Жану. — Смотрите, как бы вам не пожалеть об этом.

Но отец Жан, который рисковал чуть ли не каждый день, никогда об этом не жалел.

Однако сейчас он был сильно обеспокоен.

В глубине души он чувствовал себя ответственным за то, что творилось с Ванго. Нарушив тайну исповеди, он рассказал Бастиду о страхах мальчика.

Ведь юный семинарист ничего не скрывал от него. Ему постоянно чудилось, будто за ним охотятся: якобы на улице следом ехали машины; когда он отсутствовал, кто-то обыскивал его келью; однажды строительные леса, как бы случайно, рухнули прямо у него за спиной, а в часовне на него как-то ночью напал призрак, вооруженный ножом, и ему пришлось с ним бороться.

Его хотят убить!

Мания преследования — типично параноидальный синдром. Отец Жан знал это. Он был фронтовым врачом во время Первой мировой войны. И осознавал всю тяжесть этой болезни, которая могла вылиться в настоящее безумие. Вначале такие люди уверяют себя, что за ними следят, потом начинают подозревать в злодейских замыслах своих близких, а в конце концов сами становятся опасными для окружающих.

Ванго остановился; слезы жгли ему глаза. Он стоял, удерживая равновесие, на стальной балке, соединявшей два дома, которые почти соприкасались стенами. Только что колокол семинарской часовни пробил три часа ночи. Вся его жизнь воплотилась в отголосках колоколов. Этот звон подхватывали и разносили другие, дальние колокола в Париже и в его воспоминаниях.

Когда перезвон стих, Ванго принял решение. Сейчас он проберется в комнату отца Жана и сдастся.

Падре отведет его в полицию и возьмет на себя его защиту. Он сумеет объяснить причину его бегства. У обочины был припаркован черный «ситроен-розали». Внутри мерцали огоньки сигарет. Наверное, из-за дыма в машине трудно было дышать. И уж наверняка в ее прокуренном салоне засели, друг у друга на головах, все полицейские парижской префектуры.

Даже автомобильный кузов подрагивал так, словно кашлял.

Это зрелище вызвало у Ванго улыбку. Ему пришла в голову одна мысль.

Как уже было сказано, Ванго стоял на крыше здания, которое находилось через улицу от семинарии. Он ощущал спиной теплое дыхание каминной трубы, выпускавшей наружу клубы дыма.

Ванго вытащил из стены несколько расшатанных кирпичей и прикрыл ими глиняные жерла всех ближайших труб. Таким образом, дым оказался в плену. Ванго присел у карниза и стал ждать.

Ждать пришлось недолго.

Сначала во всех окнах зажегся свет, распахнулись ставни, люди выбежали на балконы, спасаясь от удушья. Затем послышались крики и топот на лестнице. Дым, не найдя выхода через каминные трубы, заполнял квартиры.

Ванго проскользнул через слуховое окно на лестничную клетку, забитую людьми, и начал тщательно обследовать задымленные квартиры: он никого не хотел подвергать опасности. Убедившись, что все помещения пусты, Ванго зачерпнул пригоршню сажи в одном из каминов и вымазал ею лоб и щеки. Теперь его невозможно было узнать в давке, среди беглецов с лицами, черными от копоти.

На третьем этаже он подошел к женщине с двумя детьми на руках и взял у нее младшего, плакавшего от страха.

— Я помогу вам, мадам.

И он смело вышел на улицу вместе с жильцами в пижамах. Полицейские выскочили из машины; они были напуганы не меньше обитателей дома.

Ванго пересек улицу и подошел к людям, ожидавшим на другой стороне. Теперь он находился всего в нескольких шагах от двери семинарии. Обратившись к ближайшему полицейскому, он положил ему на руки вопившего младенца.