И тут-то будит меня Ванька Шушарин, чтоб ему… Когда окончательно проснулся и понял, что к чему, чуть не залепил ему сгоряча в ухо: вокруг тишина, никакой тревоги… Тут и Ленька Одессит проснулся, и Петрович. А надо сказать, что мы, когда стало известно, что батальон тут и расположится, проявили солдатскую смекалку: быстренько заняли втроем небольшую такую ванную, вовсе не роскошную, как другие, – начштаба, я краем уха слышал, говорил, что это наверняка для прислуги. Конечно, никаких там удобств, шинель подстелил, ею же и прикрылся, но лучше уж спать в комнатушке втроем, закрывши дверь, чем в каком-нибудь здешнем зале, где храпит чуть ли не рота. Кто храпит, кто орет во сне, то и дело через тебя ходят… На войне, конечно, сон каменный, и все равно, так оно было гораздо удобнее…

Дверь Ванька оставил открытой, видно в примыкающей комнате, что там темнотища, только лунный свет в окошко. Злость меня взяла нешуточная, и послал я Ваньку так раскудряво… А с него как с гуся вода. Аж приплясывает:

– Сержант! – Я тогда был сержантом, командиром отделения. – Надо немца брать!

Ленька тем временем вздул коптилочку. Смотрю, Ваньку прямо-таки колошматит в азарте, на месте стоять не может, будто чечетку бьет.

– Какой, мать твою, – говорю я, – немец? Откуда здесь немец?

И действительно, откуда? Вокруг парка наших до едрени матери – там и танкисты расположились, и артполк. Откуда тут немец? В подвале, что ли, прятался? Подвалы здесь громадные, мы их толком изучить и не успели, к чему? Да и комбат настрого запретил туда шляться, потому как там обнаружился винный погреб. И у входа в подвал именно по этой причине был постоянный пост…

Ванька говорит:

– А не знаю откуда, только он там ходит! И не простой немец – генерал! Вот точно говорю – генерал! Весь из себя… как павлин, столько на нем всякого… Сержант, брать надо, он там спокойненько так гуляет, дурной совсем! Генерал же! Я б перекрестился, да я ж комсомолец, в бога не верю… Чем хочешь тебе клянусь! Генерал ходит! По аллеечке от фонтана неподалеку! Шпацерует[2], как будто нас тут и нету!

Больше всего мне хотелось если не в ухо заехать, так хоть отматерить знатно и завалиться досыпать. Вот только сон про Верочку уж точно не досмотришь с того места, где разбудили…

И тут смотрю я, физиономия у Леньки стала что-то уж очень серьезная. Он говорит этак раздумчиво:

– Сержант, а Виттендорф помнишь?

Где ж тут забыть, месяц всего прошел… Городок этот наш комбат, вечная ему память, брал грамотно: устроили такой артобстрел, что небу стало жарко, «Катюши» с артиллерией взаимодействовали, и уж потом пошли мы, пехота. Потери вышли очень небольшие. Короче говоря, от такой канонады немецкий полковник в городке взял да и свихнулся напрочь – это бывало, и у нас тоже, чего там… Часов через несколько после того, как мы город заняли окончательно и подавили всякое сопротивление, вылез на улицу – в полной парадной форме, при орденах, в глазу монокль, в руке тросточка с серебряными украшениями. Уж неизвестно, что он там себе вообразил и кем себя возомнил, но расхаживал он с самым непринужденным видом меж наших солдат, мимо танков, что-то нашим командовал, будто своим, тросточкой указывал туда-сюда – ребята говорили, чистый Наполеон. Будь он грязный и рваный, его, свободно могло быть, пристрелили бы для простоты, чтобы не возиться, но оттого, что оказался он такой расфуфыренный, как-то даже и не подумали хлопнуть… Смотрели и ржали, а он, как ни в чем не бывало, расхаживает, указания отдает… В конце концов двое солдат из второго батальона – скучно им, видно, было, заняться нечем – взяли его за шкирку и отвели в штаб. Он, забавно, не сопротивлялся вовсе, все приказы отдавал, да тросточкой виртуозил.

И ведь за него братья-славяне, оба, получили «За боевые заслуги»! Полковник, хоть и рехнувшийся, оказался какой-то там важной птицей, не интендант. Я так полагаю, наши хотели попытаться его в разум вернуть – раз важная птица, знает много…

А тут – генерал? И вот чувствую я, странное дело, что Ванькин азарт нам помаленьку передается… Ну мало ли? Да на войне такое бывало…

В конце концов не выдержал, командую тихонько:

– Взять автоматы – и за мной!

Вышли мы вчетвером из дворца тихонечко, двинули скорым шагом. И чем дальше мы шли, тем сомнительнее мне становилось. Ну, предположим, какой-нибудь генерал во время нашего наступления свихнулся, как тот полковник. Только где же он неделю прятался так, что никому не попался на глаза? Из подвала бы не вышел мимо часовых, в доме народу битком. Парк вообще-то громадный, и никто его не прочесывал, к чему, может, он неделю просидел в здешней глухомани, в беседке какой-нибудь? Псих, вполне мог… И все-таки крайне сомнительно.

– Ну, Ванька… – говорю я откровенно. – Если набрехал или тебе что померещилось, уж не взыщи, дам в ухо от всей души. И жалуйся потом хоть комиссару, хоть комбату, все равно за тебя, клоуна, под трибунал не отдадут и в штрафную не пошлют… Поорут малость, и обойдется. Ну, может, еще на партсобрании с песочком продерут. Не убийственно. Так что, Ванька…

И тут я затыкаюсь совершенно самостоятельно.

Есть! Идет!

По неширокой аллейке идет, что выходит к фонтану (а вокруг фонтана Ванькины ямы, ха!) Точно, шпацерует, а по-нашему, прогуливается. Аккурат в нашу сторону, метров сто до него, даже отсюда при луне и ясном небе видно, что он в мундире, только вот странноватый какой-то…

Передернули мы затворы на всякий случай и пошли ему навстречу быстрым шагом. Он давно уже нас должен заметить, но как шагал, так и шагает… И вот уже можно его рассмотреть очень даже хорошо, вот он весь как на ладони…

Старикан, высокий такой, осанистый, усищи – вот честное слово, товарищ Буденный обзавидовался бы. Седые, на растопыр… И мундир на нем, и через правое плечо лента, на ляжке скрепленная каким-то здоровенным орденом, и вообще орденов у него на шее и на груди – не сосчитать. Пожалуй что, и правда генерал, судя по возрасту, осанке и орденам.

Вот только смотрю я, смотрю – а генерал какой-то определенно неправильный…

Кое-какое представление о том, как выглядят немецкие генералы, мы имели. И в трофейных журнальчиках снимки видели, и одного пленного, издали, правда.

Так вот, этот – не такой!

На голове у него вместо фуражки странноватая такая каска, с длинными козырьками спереди и сзади, а наверху – штуковина вроде пики. И мундир какой-то незнакомый. И на плечах вместо погон – эполеты, густые, здоровенные.

Я как-никак не деревня, я мальчик городской, с восьмилеткой, и книжки почитывал, и дореволюционные журнальчики у деда листал, одним словом, в том-сем чуть разбираюсь. И прекрасно я помню, что эполеты в армии, в любой, не носят вот уж черт-те сколько лет – ну, может, где на парадах, я ж не профессор, всего знать не могу. Но точно знаю: сейчас у немцев эполеты не носят. Этакие вот фасонные, как при Наполеоне, что ли. Или уж до революции…