Пора, чёрт возьми, знакомиться. Я узнал старуху с косичками. Вспомнилось, как циркач говорил, что она больше похожа на Ольгу, чем на Татьяну.

«Ты была такая… — лепетал я, — пожалуй, даже ничего… миловидная…»

«Была, ну и что?»

«Активная общественница, выступала на собраниях…»

«Чего?.. — Она плохо слышала. — Что-то не помню. Да чего вспоминать».

«Всё-таки он оказался прав…»

«Кто? А?»

Чей-то голос за столом прошамкал: «Кто старое помянет, тому глаз вон».

«Предсказатель. Ладно, — сказал я, — оставим это. Расскажи о себе».

«Чего рассказывать. Рассказывать-то нечего. Жизнь прошла, и слава Богу». И снова спицы задвигались в её руках.

Я повернулся к бородатому старику: от буйной шевелюры остались белые кудерьки на висках и затылке, жёлтый череп Яши Меклера поблескивал в мертвенном свете. А я тебя тоже узнал, промолвил он, мы все тебя узнали.

Мне хотелось возразить, ничего удивительного, ведь я-то остаюсь каким был. И когда это они успели, думал я, электричество потухло во всём доме, пришёл артист из цирка Бальдони, пил водку, всё происходило этой ночью.

«Да, — проговорил я, — вот так встреча.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить!

Ты ведь был у нас поэтом».

«Был».

«Ветер жизни мечту развеет. Но оставит тебя такой…»

«Как же, как же», — сказал Яша Меклер.

«Наверно, стал знаменитым».

Он усмехнулся, пожал плечами.

«Выходит, всё сбылось!»

«Что ты хочешь этим сказать?»

Яша Меклер обернулся на сидящих, там развели руками. Он взглянул на меня с сожалением. Разлил вино по бокалам, знаешь, сказал он, я это занятие оставил.

«Поэзию?»

«Ну да. То есть не совсем. — Он объяснил: — Я переводчик. Понимаешь, перевожу. Других поэтов».

«Понимаю. Испанских?»

«Кто старое помянет!..»

«Да что это такое, — вскричал я с досадой, — мне не дают рта раскрыть!»

«Оставьте человека в покое. Он хочет знать… Каких там испанских, — продолжал Яша, — испанский я забыл. Да и не видел никакого смысла. Кто будет платить за этих испанцев? Я перевожу фантомных поэтов. Вернее, переводил».

Он смотрел на меня, как взрослый смотрит на несмышлёныша. Он и в самом деле годился мне в дедушки.

«Что тут не понимать, — сказал Яша Меклер, — была целая куча республик, союзных, автономных, ещё каких-то. И везде свои поэты. Что-то кропали, пели под домбру, ну там, под кок-сагыз…»

«Кок-сагыз — это растение…»

«Знаю; какая разница Что-то сочиняли. А чаще просто были местными шишками. Переводчик изготовляет стихи, национальный поэт стряпает под них что-то, якобы оригинал. Можно и без оригинала. Да я не один такой, — сказал он. — Мы, можно сказать, процветали».

Я по-прежнему недоумевал, ждал продолжения.

«Ты что, не знаешь, что произошло? Всё кончилось. Разрушать они мастера. Пенсия мизерная. Поступил было в инвалидную артель, жрать-то надо. Потом, правда, повезло, устроился по специальности».

По специальности, что это значит?

«Текстовиком. Писал слова для песенок. Для этих собачьих рок-певцов. Ты не представляешь себе, сколько их развелось. Между прочим, неплохо зарабатывал. Так и прожил до самой… ну, сам понимаешь».

Зимние ночи в Москве бесконечны. Мы сидели вокруг пустой бутылки из-под шампанского, не видно было никаких признаков рассвета в запотевших чёрных окнах, отороченных хрустальными кружевами. Зябко, батареи еле тёплые. В этом доме всегда что-нибудь не в порядке. Яков Меклер переставил бутылку на пол. Плохая примета, объяснил он.

Упавшим голосом я спросил: где можно увидеть?..

«Меня?»

«Ну да», — сказал я.

«Там, где же ещё. А вообще-то мне всё равно».

Я не понял.

«Где я буду лежать. Не моя забота».

«То есть ты хочешь сказать: где ты лежишь», — уточнил я, и в эту минуту в коридоре задребезжало. Мы повернули головы к дверям, я встал. Звонок повторился. Вернувшись к гостям, я сообщил:

«Там никого нет».

«Небось мальчишки, хулиганьё, — проворчала старуха, прежде называвшаяся Таней, и почёсала темя спицей. — Надо бы дворнику пожаловаться».

«Правильно. Я слышал топот на лестнице», — сказал я, хотя никакого топота не слышал.

Мне хотелось спросить: поддерживают ли они связь с кем-нибудь ещё из наших? Вопрос был излишним. Лина сама вышла из-за стола и остановилась передо мной, как когда-то перед прорицателем. Я успокоился. Время соскочило с оси, лорд Гамлет был прав, — но Лина, гордость нашего курса, нисколько не изменилась. Все те же гладкие и блестящие волосы, чёрные глаза, только румянец исчез, она была бледна алебастровой бледностью — следствие бессонной ночи или эффект освещения.

Я приветствовал её по-испански, она как будто не слышала. В недоумении я обвёл глазами компанию; они знали то, о чём я не знал; я не решался нарушить общее молчание. Лина заговорила сама, привычным жестом ощупывая узел волос на затылке. Насчёт предсказания — всё правда, и соборы, и Саламанку, она всё это видела, побывала в стране своих грёз. Жили в гостиницах, по целым дням бродили вдвоём, а ночью любили друг друга.

«Прекрасно, — пробормотал Яков Меклер, — можешь садиться…»

«Это он виноват», — сказала Лина.

Я не понял: кто?

«Циркач. Он нагадал. Если бы он не пришёл, ничего бы не случилось».

«Но тогда, — заметил я, — не было бы и Саламанки».

«Да. И Саламанки бы не было, и ничего бы не было».

«Ты была счастлива?»

«Он сделал меня женщиной».

«Подожди, о ком ты говоришь: об этом гадателе или о…?»

Лина ответила, прямо глядя мне в глаза:

«Я думаю, это одно и то же лицо».

Мы с Яковом переглянулись, он постучал себя по лбу.

«Если помните, — сказала Лина, ни к кому не обращаясь, — диссертация была готова ещё прежде, чем мы окончили университет».

Тут я не выдержал.

«Лина, о чём ты. Нам до окончания ещё далеко!»

«Я прошу, — сказала она тихо, — меня не перебивать. Я пришла показать тезисы. Он сидел в кресле. Я подошла к зеркалу. Я видела его в зеркале, он был красив: высокий лоб и над ним дыбом стоящие седоватые волосы. Я спросила, заметил ли он что-нибудь. Нет, сказал он и вынул трубку из рта, что я должен заметить? Ты ничего не заметил, сказала я. Он ответил: ты слишком много работаешь, у тебя круги под глазами. Не надо сидеть по ночам, всё будет прекрасно, это я гарантирую тебе. Я усмехнулась и сказала: не знаю, так ли уж прекрасно, ты действительно ничего не заметил? Я взялась обеими руками за низ живота, и тут он, наконец, догадался».