и решительно атаковал испанцев. Под его натиском испанцы начали уступать участок, отходя на Оканью. Полки 5-го корпуса продолжали атаку, и вскоре в неприятельской армии возник некоторый беспорядок.

В ту же минуту генерал Дессоль, до сих пор ограничивавшийся обстрелом через овраг, глубина которого в этом месте представляла препятствие, уже без колебаний начал переходить через него. Он совершил спуск, затем подъем и внезапно дебушировал на Оканью, которой ему удалось завладеть. Тем временем на противоположном крыле французская кавалерия ринулась галопом на испанскую конницу, прикрывавшую обозы у дороги из Санта-Круса в Оканью, опрокинула ее и устремилась в гущу прорванной и разбегавшейся пехоты. Вскоре повсюду воцарилась чудовищная неразбериха. Поскольку испанцы на сей раз пытались держаться стойко, их стало возможно догнать, окружить и захватить. За несколько минут под саблями и штыками французских солдат пали четыре-пять тысяч испанцев. Французам достались 46 орудий, 32 знамени и 15 тысяч пленных. Кроме того, было собрано множество обозов и не менее 2500–3000 верховых и тягловых лошадей.

На бой, проведенный с великим самообладанием и мощью, хватило трех часов. Испанская армия могла считаться уничтоженной, ибо потеряла не менее 20 тысяч из 50 тысяч человек, и это еще не было окончательным результатом. На следующий день французы беспощадно преследовали остатки испанской армии. Менее враждебные к французам, нежели крестьяне других краев, крестьяне Ла-Манчи, не хотевшие, чтобы война поселилась у них дома, сами указывали французской кавалерии дороги, по которым уходили беглецы. Было собрано еще 5–6 тысяч пленных, что довело количество потерь дона Хуана де Арейсаги до 25–26 тысяч. За несколько дней всю армию разогнали, и в Сьерра-Морена вернулись только разрозненные кучки солдат, почти без артиллерии и кавалерии. Помимо огромного морального воздействия победы, французская армия приобрела множество обозов и несколько тысяч превосходных лошадей, в которых крайне нуждалась. Через Мадрид провели около 20 тысяч пленных, которых без промедления направили во Францию. Победе недоставало только одного: она была одержана не над англичанами.

Волнение в Севилье было, естественно, весьма велико. Дурные вести самым тревожным образом сменяли одна другую. В это самое время стало известно, что капитулировала Херона; что генерал Келлерман, соединившись с генералом Маршаном, отомстил за неудачу при Тамамесе и потеснил герцога дель Парке в бою при Альба-де-Тормесе; что Австрия подписала с Францией мир; что Наполеон вернулся в Париж победителем и направляет форсированными маршами на полуостров многочисленные войска; что англичане, как никогда осуждая опрометчивость последней кампании, уходят в Португалию. После стольких ударов хунта решила искать безопасного пристанища в самой глубине полуострова, за лагунами, прикрывающими Кадис, собраться в начале 1810 года на острове Леон и подготовить там созыв Кортесов к 1 марта.

Итак, несмотря на огромные трудности войны в Испании и все превратности 1809 года из-за скверного использования великолепных войск, собравшихся на Иберийском полуострове, можно сказать, что кампания заканчивалась с преимуществом и даже с блеском. Позволительно было надеяться на благополучное и, может быть, скорое окончание этой долгой и жестокой войны, при условии, что в 1810 году французы сумеют с пользой использовать подготовленные Наполеоном войска и он сам уделит достаточное внимание испанским делам, не позволив себе отвлечься от цели другими предприятиями.

Но, как обыкновенно и случается, замешательство и недовольство царили не только в лагере побежденных; довольно терзаний, обид и беспокойств испытывали и в Мадриде, при дворе ныне победившего короля. У Жозефа в Испании было не меньше тревог и споров с его могущественным братом, чем у Луи в Голландии, и если он не настолько же был ими взволнован, то лишь потому, что при меньшей энергии и чувствительности обладал бо́льшим здравомыслием и осмотрительностью. Можно заметить, что ссора Луи с Наполеоном повторялась в несколько иной форме и в Испании, и Наполеон не сильно выигрывал, используя братьев как орудия своего владычества, ибо помимо собственной воли они становились представителями интересов, которые он хотел принести в жертву своим замыслам. В лице Луи возмутился независимый и расчетливый дух голландцев, в лице Жозефа восставали страдания несчастной Испании. Приходилось опасаться, как бы не признаваемая в обеих странах сама природа вещей не восстала вскоре с мстительной энергией, весьма мягкими выразителями которой были не подозревавшие о том, как, впрочем, и сам Наполеон, его братья.

Как бы то ни было, Жозеф утешался в ту минуту победой при Оканье и взятием Хероны. Получив от андалусских эмиссаров заверение, что юг Испании устал от партийных раздоров и только и мечтает ему отдаться, Жозеф затаил надежду на близкое окончание тягот. Наполеон же льстил себя надеждой, что близятся к концу его собственные жертвы, ибо ожидал решающего результата от великих достижений 1809 года. Надежда умеряла отчаяние одного и повелительный гнев другого, и оба думали только о том, как сделать предстоящую кампанию наиболее плодотворной.

Жозеф намеревался начать кампанию с экспедиции в Андалусию. Его испанские министры, наслушавшись заверений севильцев о том, что Андалусия устала от правления хунты и готова сдаться новой монархии, воображали, что она сдастся без сопротивления, а Жозеф, благодаря своему искусству завоевывать сердца, станет единственным покорителем прекрасной провинции; что Гренада, Валенсия, а там и Кадис вскоре последуют примеру Севильи; что таким образом под прямой властью испанского короля окажется почти весь юг Испании и Жозеф сможет обрести там финансовые ресурсы, а благодаря этим ресурсам и отдаленности обретет и некоторую независимость от брата; словом, что он станет королем Испании в Андалусии и так свершится триумф его миролюбивой системы, его личности и его монархии. Жозеф, которого нетрудно было убедить в таком положении вещей, настоятельно просил у Парижа разрешения предпринять покорение Андалусии. Маршал Сульт, считавший это предприятие столь же легким, особенно после того, как англичане удалились в Португалию, и желавший этой победой изгладить память об Опорто, отстаивал перед Наполеоном идею экспедиции в Андалусию, и Жозеф, дабы поощрить его, вел себя по отношению к нему как покорный и преданный помощник.

Наполеон, однако, колебался, что было ему несвойственно, когда речь шла о военных решениях. Он понимал выгоду обладания Андалусией и, быть может, благодаря притягательности ее примера, королевствами Валенсии, Мурсии и Гренады, что подчиняло ему разом весь юг Иберийского полуострова. Но его великое чутье подсказывало ему, что главным его врагом в Испании являются англичане; что прежде всего нужно постараться победить их и вынудить погрузиться на корабли; что после их ухода с Иберийского полуострова будет нетрудно обрушиться из Португалии, куда пришлось бы за ними идти, и на Андалусию, где у оставшихся без помощи испанцев не хватит ни сил, ни мужества для сопротивления; что если они и попытаются