— Зачем он приходил?

— Приносил картину на оценку.

— И что вы ему сказали?

— Он считал, что это Ян Стен. На самом деле это была просто недурная подделка.

— У вас не та квалификация, чтобы отличить подлинного Яна Стена от подделки, мисс Райан. Для таких заключений мы держим целый штат экспертов.

— Холст был прикреплен к подрамнику проволочными скобами, Рон.

— Это еще ничего не значит! Подрамник могли поменять во время реставрации!

— Но его не меняли, — спокойно возразила Финн, в душе проклиная себя за болтливость. — И холст был оригинальным. Вы же сами понимаете, что настоящему холсту Стена исполнилось бы уже триста лет и он давно сгнил бы, если его не продублировать. Нет никаких сомнений — это подделка. И подпись неправильная. Возможно, это не слишком удачный Том Китинг, но и только.

— И вы все это сообщили ему?

— Конечно. С какой стати мне врать?

— Это вообще не ваше дело — разговаривать с ним. Надо было немедленно сообщить мне. Его светлость потенциально очень ценный клиент, и его не должна принимать всякая мелкая сошка.

— Мелкая сошка? — прищурилась Финн.

— Его светлость заслуживает самого почтительного отношения, которого вы, боюсь, просто не в состоянии ему обеспечить, — ледяным тоном отрезал Ронни.

Финн с трудом подавила желание треснуть этого напыщенного идиота чем-нибудь тяжелым. Вместо этого она вышла из-за стола и торопливо натянула плащ.

— Я иду домой, — заявила она, вынимая зонтик, — в свою мелкую квартирку в Крауч-Энде.

— Ничего подобного вы не сделаете! — захлебнулся возмущением Ронни.

Сделав шаг в сторону, он преградил ей дорогу и демонстративно посмотрел на свои золотые, тонкие, как монета, «Патек Филипп»:

— Еще нет пяти часов.

— Я иду домой, — повторила Финн, — а если вы немедленно не отойдете, я поступлю так, как меня учил инструктор по самообороне.

Ронни побагровел еще больше, но поспешно отошел.

— Я вас уволю! — прошипел он ей вслед.

— Увольняй на здоровье, — буркнула Финн себе под нос, быстро спускаясь по лестнице.

Она была сыта по горло Рональдом Де Паней-Коттреллом, Мейсоном, Годвином и всей этой чертовой Англией.

Ронни не обманул, и, когда Финн добралась домой, на автоответчике ее ждало сообщение о том, что она уволена из аукционного дома «Мейсон — Годвин». Чек ей вышлют по почте, а Министерство внутренних дел будет извещено о том, что отныне она безработная и посему не имеет права на рабочую визу. В голосе Дорис звучало ледяное удовлетворение. Кроме того, в почтовом ящике оказалось письмо от какого-то лондонского адвоката. Прекрасный конец прекрасного дня. Чтобы утешиться, Финн спустилась вниз в ресторан «Пальчики оближешь» и там заказала себе чизбургер, капустный салат, порцию картошки-фри с чили и к ней мисочку мексиканского соуса. К черту диету и к черту Англию!

«Сэр Джеймс Р. Талкинхорн,

королевский адвокат,

кавалер ордена Британской Империи,

адвокат и поверенный

47 Грейт-Рассел-стрит, № 12, Лондон,

Западно-Центральный почтовый округ 1

Телефон: 020 7347 1000

Уважаемая мисс Райан!

Настоящим прошу Вас посетить мою контору, находящуюся по указанному выше адресу, завтра в четырнадцать часов. Заверяю Вас, что присутствие на назначенной на это время встрече послужит Вашим собственным интересам. В случае если Вы решите присутствовать, прошу Вас захватить с собой какой-либо документ, удостоверяющий личность, — предпочтительно паспорт.

Искренне Ваш

Джеймс Талкинхорн, эск.».

Рядом с именем стоял неразборчивый росчерк и вчерашняя дата. По-видимому, письмо было доставлено посыльным, так как марки и почтовые штампы на конверте отсутствовали. Подпись выглядела так, будто ее ставили гусиным пером: вокруг на дорогой кремовой бумаге остались маленькие чернильные брызги. Все это — имя адвоката, письмо и сама контора — явилось в ее жизнь как будто прямо из романа Диккенса. Сейчас Финн сидела в трех домах от конторы, за столиком кофейни «Старбакс». Она уже обнаружила, что офис Талкинхорна располагается на втором этаже, над магазином старой книги, полутемным с маленькой пыльной витриной, тоже вполне диккенсовским. Табличка на стене дома сообщала, что во времена королевы Виктории в нем проживал известный иллюстратор детских книжек Рэндолф Кальдекот.

Финн засунула письмо обратно в конверт, конверт положила в сумку рядом с паспортом и уже не в первый раз задумалась о том, что могло понадобиться от нее королевскому адвокату Талкинхорну. Никогда раньше она не слышала этого имени и представления не имела о том, каким образом встреча с ним может послужить ее интересам. С другой стороны, после внезапного увольнения из «Мейсона — Годвина» дел у нее было не слишком много, а в ближайших планах значилась только покупка билета на родину.

Дождь, похоже, решил дать Лондону маленькую передышку. Было тепло и солнечно, а потому Финн сидела за уличным столиком. Она потягивала свой «американо», грызла печенье и глазела по сторонам. Чуть дальше по улице, в большом открытом дворе Британского музея, толпились туристы. Сам музей походил на греческий храм, каким-то непонятным образом перенесенный в самый центр Лондона.

С наружной стороны чугунной ограды останавливались черные и блестящие, как жуки, туристические автобусы с темными стеклами, и из них, будто бледные личинки, вылезали немецкие туристы. Возбужденно переговариваясь, они пересекали залитый солнцем двор и исчезали в густой тени за рядом гигантских колонн. На сегодня у них была намечена «культурная программа»: знакомство с прославленным Розеттским камнем, мумифицированными останками знаменитого «Болотного Пита» и с коллекцией античных статуй, вывезенных из Греции лордом Элджином. И кстати, ведь именно в этих декорациях снималась «Мумия» и ее продолжение! Если уж здесь побывал Брендан Фрейзер, то непременно должна побывать и Hausfrau[6]из Штутгарта с мужем. Финн отхлебнула кофе и сокрушенно вздохнула. Похоже, чересчур долгое общение с Леди Рон превратило ее в законченного циника.

— Привет.

Голос показался ей знакомым. Она подняла глаза, приставила ко лбу ладонь, чтобы заслониться от непривычно яркого солнца, и обнаружила, что перед ней стоит не кто иной, как Билли Пилгрим, вернее, его светлость герцог и так далее. На этот раз вместо гарвардской футболки на нем был отлично сшитый костюм, светло-голубая рубашка и дорогой галстук. Туфли сверкали, волосы были причесаны, а щеки гладко выбриты.

— Вы прямо преобразились, милорд.

— Так вы уже знаете?