Когда Джереми не пришел на третий день рождения Мерлина, я философски изрекла, обращаясь к небольшому собранию родственников:

– Знаете, как удержать мужа дома?

– Выпечкой? – предположила моя мама.

– Гимнастическим сексом? – рискнула Фиби.

– Проколом покрышек, – едко порекомендовала я.

Мама с сестрой обменялись встревоженными взглядами. Моя старшая сестра – вовсе не моя копия, она милее, у нее внимательный, преданный муж, двое нормальных детей, работа, которую она обожает, и искренняя любовь ко всему человечеству.

Наша мама – тоже сама любовь, хоть и не из тех, кто режет бутерброды треугольниками или замешивает самодельные мюсли. Когда обнаружилось, что я беременна, мамуля принялась вязать до посинения. Со всего мира повалили посылки с носочками, варежками, чепчиками, кофточками, покрывальцами, салфеточками и прогулочными курточками (одна на утро, одна на вечер и одна – на всякий случай). Месяц-другой – и дом погрузился в вязаную пучину: пухлая разноцветная пена вскипала на каждой поверхности.

Когда мой отец умер – голышом, на руках у «девы слева», как называла ее мама, – она, книжный червь, превратилась в звезду вечеринок. Если на другом конце города тусовка, она звонит, зовет себя к телефону и страшно удивляется, почему ее там нет. Если б могла, она и вечеринку бы себе крючком связала. Чтобы поддержать образ тусовой девчонки, она сменила аккуратные шарфики на боа из перьев, которое обвивало ей шею как нечто редкое, тропическое и, со всей очевидностью, живое. Мама была библиотекарем по призванию, а это означало, что эскапады ее сводились к полетам фантазии. Но вскоре она обнаружила, что наш папа накупил себе кучу страховок, что, как ни забавно, было вполне в духе его раздутого чувства собственной сверхценности и нас изрядно повеселило, хоть и сквозь слезы, на его похоронах. И вот мама взялась наверстывать упущенное и либо скалолазала в Альпах, либо получала ученую степень по вулканологии в местах с непроизносимым названием, либо просаживала скромное состояние, спасая лемуров (каждого лично, по всей видимости, судя по затратам). По большей части мамины разговоры начинались теперь так: «Я только что вернулась из...» или «Я прямо сейчас собираюсь в...» Санкт-Петербург, Бутан или Белиз. Она то ныряла за акулами, то удостоверялась в подлинности Туринской плащаницы, то плясала чечетку нагишом, то прогуливалась по Эрмитажу. «Прости, родная, но у меня ни одного свободного выходного до начала октября», – говорила она, упиваясь жизнью до последней капли, вытягивая свет дня из каждой секунды. Моя жизнь при этом телескопически отъезжала до полной обыденности. «А я тут скидку на фарш получила в супермаркете», – мямлила я в ответ.

Мама общалась исключительно открытками. Одна прилетела из Катманду, на ней был як и приписка: «По уши влюблена в шерпу». Следующую я получила из Бразилии: «Шерпаэктомия. Балдею по окаменелостям – не по археологу, хоть он и душка». Диагноз Мерлина вернул ее домой, мигом. Излишне говорить, что моя жизнерадостная мама и поллианнообразная[16]сестрица сочли мой бойкий пессимизм до тревожного тошнотным.

Но безразличие мужа остужало мой задор до арктических температур – даже под тефлоновым слоем остроумия. Джереми обвинил меня в «отчуждении привязанности» – юридический термин, обозначающий потерю хочухи. Сказал, что попытки заняться со мной любовью равносильны походу за покупками в провинциальном городке в субботний день. Все закрыто. Когда он упрекнул меня в том, что я прекратила лезть к нему первой, я чуть не предложила ему гореть в аду – и тут осознала, что в сравнении с моей жизнью родителя-одиночки с ребенком-аутистом ад показался бы сущим раем.

Моя сестра-оптимистка была убеждена, что Джереми страдает от некого посттравматического синдрома. «Он одумается. В глубине души Джереми – порядочный, участливый человек».

Я ржала в голос: называть Джереми участливым все равно что меня – перуанским чемпионом по прыжкам с шестом. Желчность уже пропитала мой голос, а укоризна врисовалась в черты лица. Что произошло с человеком, которого я обожала?

Джереми задерживался на работе все дольше – и однажды не вернулся домой совсем. А когда вернулся наконец – за неделю до Мерлинова третьего Рождества, – на нем был пояс террориста-смертника, судя по тому, какая граната прилетела в мой мир.

– Я ухожу.

В голосе лязгнуло усталое отчаяние, на лице – алкогольный румянец.

– Мне нужно обрести равновесие. Внутри.

На самом деле он обрел телебогиню по имени Одри. Снаружи.

Со своей зоркостью Стиви Уандера я не замечала, как он отплыл в ручки и свежеэпилированные ножки пленительной поварихи из дневного эфира. Находка у нас в постели накладного ногтя должна была навести меня на догадки, но какое там, я предпочла списать ноготь на излишнюю фасонистость очередной няньки. Я дотащилась за Джереми и его чемоданом до тротуара, мимо рождественской елочки, которую украшала весь день. Лицо у меня сложилось в гримасу изумления.

– Почему?

Мы были женаты всего пять лет.

– Ну, если бы ты постоянно меня не отталкивала... выказывала хоть капельку любви... но ты же вся в хлопотах.

Его дыхание прозрачным дымком клубилось в ледяном воздухе, как в сигаретной рекламе пятидесятых.

– Ты ни о чем, кроме Мерлина, не в состоянии думать. Ты забросила готовку. Дома бардак. В постели ты холодна до того, что я еле сдерживался, чтоб не проверять у тебя пульс каждые полчаса.

– Ой, прости меня, Джереми. Я бы, конечно, утрахала тебя до потери соображения, но Одри, очевидно, меня опередила – судя по тому, насколько упал твой IQ, если ты спутался с женщиной, которая печет плюшки за деньги. Что же, путь к сердцу мужчины – и впрямь через желудок? Я всегда подозревала, что целю выше ошибочно.

Сестра моя Фиби погуглила нашу ТВ-искусительницу. Помимо постоянной кулинарной программы в дневные часы, где она открячивала губы, как на порносъемках, ее притязания на славу сводились к желтому компромату: на одной рок-н-ролльной вечеринке она села в тарелку с кокаином, привнеся новый смысл в эвфемизм «пудрить щечки». Снимки запечатлевали дотошно следующую диетам златовласую блондинку из глубинки с дынистыми грудями, микроскопической талией и кошачьей томностью. Макияж на ней был настолько последовательно безупречен, что казалось, будто она в любую минуту ожидает выхода на сцену и получения приза за особые заслуги перед контуром для губ.

Невзирая на ее прайм-таймовую привычку буквально минетить любой фаллоподобный овощ, прежде чем приготовить его, дама была настолько худосочна, что Ив Сен-Лоран мог бы потягивать через нее коктейли. Единственную внушительную часть ее тела – груди – можно было принять за автономную республику. На пафосной шмаре были кашемировые брюки – со всей очевидностью надеты, чтобы согревать ей лодыжки, пока мой муж брал ее решительным штурмом у кустиков многолетней ботвы на ее огороде. Я подавила стремительный припадок отвращения, вообразив моего искрометного Джереми обнаженным рядом с женщиной, у которой загар морковного цвета. Одного поцелуя достаточно, чтобы усвоить половину дневной нормы каротина.