Как же! Не на того напали! Пусть сначала подкачаются!

Я врезался в толстяка и, словно бешеный носорог сбив его с ног, устремился дальше. Падая, тот машинально схватил своего товарища за рукав и повалил на песок.

Вот и замечательно!

Ходу! Ходу!

— Тебе все равно не уйти! — донеслось сзади. — Не спеши!

Да я уже ушел! Вот еще немного... Ну же! Я едва не запнулся о чистящего червяка, ползущего к центру сна в поисках остатков негативных ощущений, и благодаря этому сбил дыхание. Мне элементарно не хватало кислорода, но остановить меня теперь не могло даже и это.

А потом...

Я был в пяти шагах от перемычки, я уже мог разглядеть ее черные, словно антрацит, стенки, как вдруг поперек входа в нее возникла толстая металлическая решетка. Конкретная такая решетка, слегка покрытая ржавчиной, но толстая и на вид очень крепкая.

Вот именно — крепкая.

Я убедился в этом, ударившись о нее с размаху. Она даже не дрогнула, не прогнулась ни на волос, не говоря уже о том, чтобы, к примеру, сломаться и дать мне возможность оказаться на свободе.

Хм... Вот так дела.

Пытаясь восстановить дыхание, я оглянулся.

Теперь страж порядка не торопился и вовсе. Он подходил вразвалочку и лицо у него было таким довольным, что мне от злости захотелось его, например, пнуть.

Знал ведь, знал. Поэтому и не торопился. К чему спешить, если добыча и так никуда не денется? Можно Даже позабавиться, дать ей возможность побегать. До поры до времени.

— Ну и как?

Был он худ, очень высок, имел седые волосы и, подобно многим и многим уроженцам мира снов, двигался легко, слишком легко для своего возраста и телосложения. Кстати, за время погони он ничуть даже не запыхался.

Вот такой, значит, бодренький страж порядка из уходящего сна. С довольной улыбочкой на лице. И наверное, она, эта улыбочка, была бы почти добродушной, если бы все дело не портили холодные, все понимающие глаза стража порядка.

Профессионала, никуда не денешься, На сто процентов профессионал.

— Как тебя зовут? — поинтересовался я.

— Клинт Иствуд, — не моргнув глазом, заявил страж порядка.

Я удивленно покрутил головой, потом спросил:

— И кто тебя так назвал?

— Мои родители, — отчеканил страж порядка. — Не советую тебе ими интересоваться. Видишь ли, это чревато, трогать родителей стража порядка, у которого ты находишься в руках, от милости которого зависишь.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — пробормотал я.

— Что? — спросил Клинт Иствуд.

Он теперь стоял от меня в пяти шагах и, кажется, ждал, когда мне надоест торчать возле решетки и когда я сам к нему подойду, сам отдамся в его руки.

Ну так нет же. Есть у меня еще одно средство. Вот только мне не очень хотелось его пускать в ход. Если глубинная сущность решетки окажется сильнее...

— Я хотел спросить, откуда они взяли такое имя? Ты знаешь, что это...

— Имя, приносящее удачу стражам порядка. А мои родители уже при моем рождении знали, кем я буду.

— Такое случается редко, — сказал я.

— Они знали, — стоял на своем Клинт Иствуд.

Ну, если ему так хочется...

— Вполне возможно, вполне возможно, — промолвил я. — Кстати, чем эта история может для меня закончиться? Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Сейчас?

— Да.

Страж порядка пожал плечами.

— Видишь ли, как решит касик сна, так и будет. Он, конечно, судья суровый, но я бы не советовал окончательно терять надежду. Думаю, если ты проявишь добрую волю и сумеешь ему понравиться, то все может обойтись, десятью годами работ на благо обитателей сна. Ну и конечно, возмещением ущерба хозяину едальни. Значит, стоит прибавить сюда еще года четыре. Не так уж и плохо. В старые времена... Сказать, что могло тебя ждать в старые времена?

— Говори, — сказал я.

Пусть чешет языком. Лишь бы только не пытался мне помешать совершить задуманное. Четырнадцать лет — слишком много. Нет, этого я себе позволить не могу. И значит, ничего не оставалось как рискнуть.

— Так вот, — сказал страж порядка. — В старые времена подобных тебе ловкачей, если они попадались...

Осторожно, стараясь не привлекать его внимания, я опустил руку в карман, нащупал там золотую монету, а потом, повернувшись к решетке, прижал ее к ней, прикоснулся к ржавому железу золотым кружочком из реального мира.

Удача была на моей стороне. Монета у меня в руке на мгновение словно бы исчезла, перестала существовать, а потом опять возникла, но теперь уже исчезла решетка. Навсегда.

Вот так-то!

— Стой! — взвыл у меня за спиной Клинт Иствуд. Поздно! Теперь меня уже не остановить,

Я шагнул в перемычку, для верности сделал по ней пару шагов и лишь потом оглянулся.

— Надул, да? — спросил страж порядка.

Он уже стоял у меня за спиной, чуть ли не вплотную, но меня это ничуть не пугало, поскольку здесь он уже не был в своем праве. Здесь он не мог меня даже пальцем тронуть.

— А как ты думал? — сказал я. — Конечно, надул.

— Монета? Ты уничтожил решетку с помощью монеты из реального мира?

— Ну конечно, — сказал я, снова поворачиваясь к нему спиной.

Некогда мне тут было заниматься разбором полетов. У меня теперь были деньги и у меня, конечно же, теперь были дела в других снах. Неотложные дела.

— Мы еще встретимся, — послышалось у меня за спиной, когда я двинулся прочь от уходящего сна.

— Обязательно, — пробормотал я. — Когда рак на .горе свистнет.

— Раньше, значительно раньше, — гнул свое страж порядка. — Жди! Скоро встретимся.

Верзила с улыбкой, почему-то здорово напоминающей о «золотом детстве» и неизбежной, ежедневной ложечке рыбьего жира, сказал:

— А потом лапки зеленых дроздов надо вымочить в солнечном свете и, отжав, обязательно в полной темноте, поместить на полчаса в решетчатый каганец, для кипячения на горниле нежности...

— Неправда, — прервал его коротышка, самой что ни на есть гномьей наружности. — Горнило не должно быть нежным. Наоборот, для того чтобы лапки покрылись особой, хрустящей корочкой, их надо поместить на горнило безграничного терпения...

— Неправда тут ваша... — вмешался кто-то с дальнего края стойки. — Как сказано во втором томе «Изящных кулинарных забав»...

Я соскользнул с табурета и пошел прочь.

Нет, вот такие разговоры уже не про меня. Ничего я не понимаю в изящной кулинарии. А начинать не стоило. По слухам, только начальный курс требовал двадцати лет напряженного, ежедневного изучения.