Вплоть до самой смерти Генриха эти молодые монархи боролись за влияние или, по крайней мере, за временное превосходство, и международная история того времени состояла из их маневров и контрманевров. Заключались конвенции и тайные соглашения, происходили вооруженные стычки и войны, вторжения и осады. Европа превратилась для них в площадку для игр. При дворе каждого из них охота, рыцарские поединки и турниры стали олицетворением власти. Но когда три молодых человека затевают борьбу, в результате почти неминуемо проливается чья-то кровь.

Появление на арене трех могущественных суверенов изменило равновесие сил во всей Европе и, в частности, неизбежно привело к определенному снижению авторитета папы римского. Власть королей считалась наивысшей, господствующей над церковью и знатью. Между Карлом и Франциском постоянно возникали разногласия, поскольку территории их государств граничили друг с другом, и задачей Генриха было извлечь максимальную пользу из их соперничества. Впрочем, монархи далеко не всегда прибегали к открытым вооруженным действиям, пытаясь воспользоваться преимуществами более сподручных помолвок и династических браков. Рождение дочери 18 февраля 1516 года предоставило Генриху козырь в великой монаршей игре. И все же принцесса Мария стала для отца большим разочарованием: он надеялся и молился о сыне и наследнике, однако скрыл свое огорчение. «Мы оба молоды, — сказал он, — если в этот раз суждено было появиться на свет девочке, то с помощью Божьей родятся и сыновья». Но он ошибался.

Весной 1517 года на дверях собора Святого Павла повесили декларацию с жалобами на то, что «иностранцы» получают слишком много привилегий от короля и совета и что они «скупают шерсть в ущерб англичанам». Это послужило одним из поводов к восстаниям «Черного Первомая», которые обнажили радикальные и бунтарские настроения лондонской толпы. В конце апреля один из проповедников призвал англичан защищать свои дома и имущество от «чужаков», имея в виду торговцев из Флоренции, Венеции, Генуи и Парижа. Уолси вызвал городского мэра, услышав новости о том, что, как он выразился, «ваша необузданная молодежь чинит беспорядки и докучает иностранцам». Подобные волнения вызывали большую озабоченность у городского правления, не имевшего в своем распоряжении ни полицейских формирований, ни постоянной армии, дабы обеспечить соблюдение своих законов.

Мэр отверг все слухи о подстрекательстве к мятежу, однако вечером 30 апреля две тысячи лондонцев — с подмастерьями, лодочниками и домашней прислугой во главе — разграбили дома французских и фламандских торговцев. Они взяли штурмом дом королевского секретаря и угрожали жителям итальянского квартала. Уолси, опасавшийся беды, несмотря на все заверения мэра, призвал на помощь вооруженные дружины знати и артиллерию лондонского Тауэра. Более четырехсот человек было взято в плен, над ними устроили судебный процесс и признали виновными в измене. Тринадцать из них присудили к смертной казни через повешение, потрошение и четвертование; останки их растерзанных тел вздернули на одиннадцати сооруженных по всему городу виселицах.

Для других бунтовщиков устроили подобающую случаю театрализованную церемонию, надев им на шею висельные веревки и приведя в Вестминстер-Холл, где за всем этим наблюдал король. С высоты своего царственного помоста он объявил заключенным смертный приговор. Затем Уолси пал на колени и стал молить монарха о сострадании, а сами узники выкрикивали: «Пощади! Пощади!» В конце концов король сменил гнев на милость и даровал им прощение. В этот момент обвиняемые сорвали с шеи веревки и, по словам одного из лондонских летописцев, «запрыгали от радости».

Опасность чудом миновала, но невозможно было скрыть подлинную неприязнь и даже ненависть, существовавшую между королевским двором и гражданами. Знать не доверяла и презирала простонародье, и это чувство было взаимным. Почему-то бытовало мнение, что епископы и духовенство встали на сторону знати; враждебность городских жителей по отношению к ним сыграла свою роль в религиозных преобразованиях грядущих лет. Да и сам Лондон способствовал провоцированию бунтов и разжиганию противоречий, являясь постоянным источником беспокойства для короля и его совета.

Через две или три недели после мятежей город и страну охватила неведомая хворь. Она началась ранним летом 1517 года с лихорадки, сопровождаемой дурно пахнущим потом. Ей сопутствовали острые боли в спине и плечах, распространявшиеся затем в печень; потом наступала вялость и забытье, больной впадал в сон, от которого зачастую не просыпался. Быстрая и безжалостная болезнь приобрела известность под названием «пот» или «потливая горячка»; а поскольку она, по всей видимости, поражала только англичан, в таких городах, как Кале и Антверпен, ее прозвали sudor Anglicus, или «английский пот». Ее также называли такими именами, как «Знай своего господина» или «Наказание Божье». Погибли десятки тысяч людей. Доктор Кайус, один из лекарей того времени, описывал, как болезнь «мгновенно убивала жителей: одни в этот момент распахивали окна в доме, другие играли с детьми возле калитки; кто-то умирал через час, многие через два; но даже и тем, кто днем беззаботно обедал, она готовила траурный ужин». Случайная встреча на улице, стук нищего в дверь, поцелуй в щеку — стоить жизни могло все что угодно.

Да и сами дома могли стать рассадниками заразы. Эразм сетовал, что полы в жилищах англичан выстланы камышом, в котором перемешались «отхарканная мокрота, рвота, моча собак и людей, разлитый эль, рыбьи объедки и другие скверности, о которых лучше не упоминать». С каждой переменой погоды выделялись пары отравленного воздуха. Зловонные мутные потоки катились по открытым уличным водостокам прямо в Темзу.

Летом того же года сам Томас Уолси занедужил потливой горячкой, тогда как многие его домочадцы и вовсе погибли. Однако он был крепок и решителен, мог стряхнуть с себя любую болезнь без непоправимого ущерба для своего сильного организма. Выздоровев, Уолси отправился в паломничество в Уолсингем; столкнувшись лицом к лицу со смертью, он поклялся помолиться у святыни местной Богоматери, копии дома в Назарете, где Гавриил явился Деве Марии. После благочестивых размышлений и поста он вновь вернулся к государственным делам.

Весной прошлого года он долго обсуждал с Генрихом и советом неэффективность мер по отправлению правосудия и чудовищность злоупотреблений. Он не был адвокатом и не имел юридической подготовки, однако его ум и уверенность в своих силах легко преодолевали любые сомнения в его способностях. Совместно с королем он решил укрепить процедуры применимого права посредством органа, известного как Звездная палата; в качестве судейской инстанции Королевский совет собирался в зале, потолок которого был усыпан звездами.

Под звездным небом лорд-канцлер мог допрашивать, в частности, сильнейших лиц государства и определять им меру наказания. «Я намерен, — писал он, — обучить их закону Звездной палаты». Он наказывал лордов за содержание слишком многочисленной вооруженной свиты, а рыцарей — за «давление» (принуждение к действию) на своих более бедных арендаторов; он расследовал случаи клятвопреступления и фальшивомонетничества; он регулировал цены и запасы провизии, справедливо полагая, что нехватка продовольствия может спровоцировать бунт. Одной из главных функций палаты было подавление общественных беспорядков или наказание за участие в них. Уолси изучал поведение шерифов. Во время предыдущего правления в Звездной палате слушалось примерно двенадцать дел в год; под руководством Уолси их количество достигло 120 за тот же период.