индивидуальность, к которой со временем привязался, которая в тот момент попросила меня об услуге — передать в объективный мир, когда это будет возможно, максимальную заботу, которая ее беспокоила, поскольку сама она не могла этого сделать из-за нехватки средств. Однако впервые я увидел ее грустной и задумчивой, подпирающей лицо рукой, демонстрирующей глубокие размышления, окруженной воспоминаниями-пейзажами, которые отображали центральные широты России, точно очерчивая вокруг, как будто она все еще жила там, панораму Нижнего Новгорода во всей его вибрирующей промышленной жизни. Это был мужчина, русский, и величественный силуэт такой дорогой всем русским Матушки-Волги скользил в его воспоминаниях, с слиянием Оки, доминирующим над пленительной панорамой тоскливой земли, где он родился, жил, любил и страдал.

— Чем могу служить вам, батюшка? — спросил я, понимая, что в духовном мире нахожусь в более выгодном положении, чем он. — Располагайте дружеским сердцем, которое будет счастливо оказать вам любую услугу… если вам что-нибудь нужно…

Он поднял на меня печальные глаза, и тоска, исходившая от всего его существа, сжала мою душу:

— Многие благородные сердца говорят мне то же самое… — произнес он. — Но… Кто сможет очистить закоулки моей души от горечи, которая в ней застоялась?… Совесть тяготит меня! Это мой палач, мой ад! Никто, кроме меня самого, не сможет ее успокоить…

Тогда я с тревогой понял, что страдания в духовном мире будут бесконечно сложнее и сильнее тех, что я наблюдал на Земле, и что этот случай, например, будет гораздо труднее разрешить, чем помочь крестьянину или рабочему несколькими рублями на покупку масла или муки, на ремонт бревен его избы, или даже чем составить прошение властям для исправления несправедливостей, совершенных против тех несчастных из окрестностей Ясной Поляны, которые когда-то искали моей помощи в трудные времена.

— По крайней мере, вы можете рассчитывать на утешение моей любви и братского участия, если ничего другого я не смогу вам предложить… — ответил я растроганно.

На этот раз он поцеловал мою руку, которую я не отдернул, чтобы не обидеть его. А в другой раз, уже привыкнув к моей настойчивой дружбе, он рассказал следующее:

— Я был мятежником, который дезертировал из жизни, испугавшись перипетий, которые меня застигли… Я родился и жил в Нижнем Новгороде, и там же я бросился в пропасть самоубийства, ответственность за которое лежит только на мне! На родине меня звали Дмитрий Семенович. И когда я осознал себя живым, мыслящим, разумным, индивидуальным, как прежде — возможно, даже более индивидуальным и разумным, чем до самоубийства — я решил, что стал жертвой небывалого безумия, безумия, которое приводит в отчаяние, но не гасит рассудок!

"Я не принимал человека, наделенного бессмертной душой. С юности я отвергал ортодоксальную догматизацию нашей русской церкви, которая говорила о вечности человеческой души в нелогичных условиях, и в конце концов стал сомневаться даже в существовании Высшего Существа, потому что не мог понять его через порочные рассуждения наших попов. И поэтому я решил навсегда исчезнуть из мира живых, доверившись защитным водам нашей Матушки Волги, когда понял, что жизнь больше не удовлетворяет моим стремлениям…

"Безутешный после того, как обнаружил, что воды Волги не смогли скрыть мое преступление и дать мне желанного забвения; измученный интенсивностью отчаяния и позора, с которыми я столкнулся по эту сторону могилы через врата самоубийства; разочарованный осознанием того, что нашел лишь речное дно вместо ожидаемого забвения, ведь я долго оставался там, привязанный к телу, которое пожирали рыбы; разъяренный обманом, который принесло мне самоубийство; лишенный надежды и веры в собственные возможности… однажды, не знаю как, я начал думать о своей матери, умершей задолго до моего поступка…

Я вновь увидел в мыслях, охваченный тоской, ее серьезный и нежный образ, снующий туда-сюда в домашних хлопотах. Вновь увидел ее задумчивое лицо, всегда опущенные глаза, поглощенные заботами, цветной платок на голове, завязанный под подбородком, толстую шерстяную шаль, укрывающую шею и плечи от ветра… Вспомнил ее труды ради нас, детей. Ее бессонные ночи у наших колыбелей, ее советы и упреки, ее жертвы! Вспомнил вечера у очага, когда снегопад бушевал на улицах, не давая выйти, повторяющиеся каждый вечер уроки о рождении Иисуса Христа в пастушьей пещере, иллюстрирующие смирение, о смерти на кресте среди злодеев, показывающие любовь и прощение, и снова услышал, как она говорит, чтобы мы повторяли:

"Отче наш, сущий на небесах… Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою… Ангел-хранитель мой, храни наш сон и нашу судьбу, ради любви Божьей…"

Моя мать любила Священное Писание и читала его время от времени, достаточно, чтобы что-то объяснить нам во время долгих зимних вечеров в нашем доме в Нижнем Новгороде. Она рассказывала нам тогда о доброте Назарянина к несчастным обездоленным мира, наряду с молитвами, которым учила. Говорила о чудесных исцелениях слепорожденных, параличных и прокаженных. И о таких прекрасных притчах, простых маленьких поэмах, взятых из повседневной жизни каждого слушателя, поэмах, которые мы слушали с восхищенными сердцами, как другие удивительные истории:

"Однажды человек шел из Иерусалима в Иерихон, но был атакован шайкой разбойников…" — Это был "Добрый самаритянин", символ любви к ближнему…

"У одного человека было два сына. Младший сказал ему однажды: — Отец, дай мне часть наследства, которая мне причитается. Отец исполнил его просьбу, и юноша, собрав свои пожитки, отправился в далекую страну…"

Это была трогательная история о Блудном сыне, отражающая жизнь всех людей перед Законами Творца…"

"'Итак, всякий, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподобится мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне…'

"Это было предупреждение о необходимости следовать учениям самого Господа…

"Или же повторяя, чтобы мы усвоили наставления, советы, мудрые предостережения:

"'Я есмь Путь, Истина и Жизнь; никто не приходит к Богу, как только через Меня…'

"'Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни…'

"'Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам…'

"'Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам…'

"'Одну заповедь даю вам: да любите друг друга, как Я возлюбил вас…'

"Позже житейский вихрь унес сладостные впечатления тех возвышенных домашних вечеров, когда Евангелие Господне преподносилось нам как необходимый урок… и я всё забыл, потому что был непокорен. Но потом, во мраке моего позора самоубийцы, эти воспоминания всплыли из обломков прошлого, чтобы