Около следующей аудитории отиралась горстка первокурсников – видно было, что им, только-только вступившим под сени храма науки, здешние порядки еще в новинку. Один из студентов то и дело принимался листать тетрадь – видимо, с расписанием занятий.

К студентам подошел вальяжный университетский сторож.

– Кто должен читать, господа?

– По расписанию – профессор Николай Васильевич Бывалов, – с готовностью отозвался студентик.

Сторож покровительственно усмехнулся:

– Так он раньше декабря лекций не начинает. Так что идите себе, господа…

И важно проследовал по коридору. Ошарашенные первокурсники глядели ему вслед.

– Ну и порядочки у вас! – вырвалось у Виктора. – Ни фига себе – предмет в расписании, а он – «не раньше декабря»! Заменить, что ли, не могли?

– Это еще что, – вздохнул Володя. – Осенью многие преподаватели начинают лекции с изрядным запозданием. Да и на занятия приходят кто на четверть часа позже, а кто и того поболе. Обычное дело…

Первокурсники оторвались наконец от созерцания удаляющегося сторожа и вновь зашуршали тетрадями. Владимир и его гости остановились поодаль – наблюдали.

– Лекцию читает экстраординарный профессор… Что такое – экстраординарный? – спросил первокурсник товарищей по несчастью.

Те недоуменно пожимали плечами.

Лопаткин ухмыльнулся и пришел наконец на помощь несчастным:

– Вы что, господа, ни одного профессора до сих пор в глаза не видели?

Те смущенно замотали головами, с надеждой глядя на многоопытного избавителя.

– Экстраординарный, – снизошел до объяснений Владимир, – это значит «внештатный». То есть сей ученый муж, не являясь сотрудником университета, просвещает наши темные умы по некоему разделу наук.

Лопаткин говорил с первокурсниками снисходительно-высокомерно, чем еще больше усиливал их робость.

Пока Владимир преподавал азы студенческого жития первокурсникам, Геннадий и Виктор с любопытством озирались по сторонам. В здешних коридорах жизнь, похоже, всегда кипела. Толпа студентов была самой разношерстной – от щеголей побогаче, которые приезжали на Моховую в собственных экипажах (входя в здание университета, гости видели и таких), и до явных бедняков, живших впроголодь. Основная же масса на взгляд состояла из молодых людей весьма скромной наружности. Владимир успел уже рассказать, что большая часть таких студентов подрабатывает репетиторством, считая своим долгом хотя бы частично содержать себя, а не садиться на шею родителям.

Большинство студентов ходили здесь в форменных тужурках; сюртуки носили далеко не все. Тужурки эти – черного цвета с синим кантом и петлицами, золотыми орлеными пуговицами. Шинели, фуражки оставляли внизу, в гардеробе, под присмотром престарелого служителя в форменной университетской ливрее с золоченым кантом.

Форма, как говорил Владимир, хоть и была обязательна, однако университетское начальство смотрело на нарушения сквозь пальцы. Большинство студентов все же предпочитали ходить именно в форме: во-первых, сразу видно, что студент, а это уже обеспечивало известное положение в обществе; во-вторых, так было дешевле. Носили поношенную студенческую форму: ходить в старом штатском платье считалось неприлично. Был еще какой-то парадный университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но за время своего визита на Моховую гости из будущего ни разу не видели ничего подобного. Кое-кто из студентов побогаче носил, правда, шпагу и сюртук с белой подкладкой – «белоподкладочники», называл таких гид. Это были, видимо, молодые люди из зажиточных семей. Владимир, описывая университетский быт, говорил, что такие держатся обособленно, давая всяким способом понять, что они находятся в университете ради учебы и вовсе равнодушны к посторонним темам вроде политики. Тон, которым молодой человек говорил об этих «академистах», не оставлял сомнений – сам от относится к ним с крайним осуждением, полагая реакционерами и своего рода «приспешниками» университетских властей.

В противоположность щеголям, «академистам» и прочим франтам, которые внимательно следили за костюмом и прической, были и другие – нарочито небрежно одетые, отпускавшие волосы до плеч, носившие нечесаные кудлатые бороды и усы. Многие носили еще и большие очки с синими стеклами – этот особый вид должен был показать окружающим, что для владельца очков имеет значение одна наука и он вот-вот осчастливит человечество каким-нибудь великим открытием. Беседы такие вели только о науке и учебе, все время делая таинственные мины, будто чего-то недоговаривали. Об этих Владимир говорил с иронией, но без раздражения – по всему было видно, что давно выбрал для себя занятие политикой как основное наполнение жизни.

Вот такие группки, различающиеся между собой и платьем, и манерами, да и темами бесед, кучковались у аудиторий. До прихода профессора студенты толпились около дверей. Вели разговоры; дождавшись профессора, заходили.

Виктор заглянул внутрь вслед за ними: студенты чинно рассаживались по скамьям с узкими пюпитрами. Усмехнулся – точно такие же скамьи темного дерева он помнил по старым аудиториям Московского энергетического института.

Как там, в фокусе полукруглой, крутым амфитеатром, аудитории стояла профессорская кафедра. На ней сейчас устраивался солидный, почтенного возраста господин в штатском сюртуке.

Виктора подергали за рукав: Владимир, оставив в покое первокурсников, вспомнил о гостях:

– Однако же пойдемте, господа. У Яниса как раз закончилась лекция, попробуем перехватить его. Он в столовой сейчас, наверное…

Университетская столовая, где обыкновенно обедало множество студентов, помещалась на первом этаже, в правом крыле здания. Обстановка здесь была самая что ни на есть скромная, даже «простонародная»: длинные столы, укрытые клеенкой. На столах стояли большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было брать вволю, безо всяких ограничений. В столовой принято было самообслуживание; что до цен, то были они, по московским меркам, самыми необременительными: обед без мяса пять копеек, с мясом – девять. Стакан чаю – копейка, бутылка пива – семь копеек. При желании можно, конечно, было взять обед и подороже; в буфете, также весьма дешевом, продавали кисели, простоквашу. Столовая постоянно переполнена; шум и гам, мельтешение: одни приходят, другие уходят, а кое-где за столами сидят крепко обосновавшиеся группки студентов. Судя по тому, как основательно они уселись, подобные ценители дешевого пива из местного буфета подчас проводили в столовке куда больше времени, чем на лекциях в аудиториях.

Студенты победнее – что всегда было видно по поношенным, потертым тужуркам – брали только чай с хлебом. Внимания это не привлекало – наоборот, к таким, вынужденно себя ограничивавшим, относились с сочувствием. Иной раз незнакомый студент мог сказать бедствовавшему товарищу: «Коллега, я вам куплю обед, у меня на двоих денег хватит». Да и местное начальство порой предлагало таким страдальцам бесплатную тарелку щей без мяса…