Так, по крайней мере, полагал Саня, наблюдая за стариком. Сегодня ему очень хотелось, чтобы Макар Андреевич обратил на него внимание. Может, он, изучивший тайгу как свои пять пальцев, бывал в том шурфе, что прячется в Нечаевском логу. А вдруг?

Саня придвинулся к деду Макару поближе.

— Хочу спросить вас... Это правда, что у нас находили изумрудные кристаллы величиной с полено, или выдумка это?

Дед Макар ответил не сразу. Он поворочался, словно прислушался к своему состоянию.

— Да как тебе сказать... Ходила молва о таких гигантах, но чего не видел, того не видел. Мне все больше мелочь попадалась. Ну, скажем, с карандаш...

Саня весь подался вперед и почему-то перешел на шепот.

— Вы изумруды искали?

— Ты лучше спроси, кто их у нас не искал. Самое добычливое место было там, где сейчас Никитское кладбище. Нечаевский лог, тот весь перекопан... Самые отважные в Черное болото ходили. Э, да что там!..

Дед Макар закатал левый рукав свитера. Обнажилась поджарая, еще недряблая рука. На самой серединке между локтем и кистью белела застаревшая, едва различимая полоска.

— Видишь? Это следок изумруда. Немец-охранник рассадил, памятку на всю жизнь оставил. У, зверюга был! А мне тогда только десять годков минуло...

(2) Воскресенский прииск. Май 1918 года

— Жили мы в Камнегорске, — неспешно начал рассказ Макар Андреевич. — Отец и мать в забое руду добывали. Экскаваторов тогда еще не было, все вручную делали.

Ну вот. Империалистическая война разразилась, отца и убило. Голодуха, денег нет, хлеба нет. Каютка наша разваливается на глазах. И надумала мамаша моя податься на изумрудные прииски: там иностранцы заправляли, кормежка вроде получше была.

Изумруды — камни дорогие, как алмазы, во всем мире ценятся. Вот и повадились сюда из-за границы... Большими миллионами ворочала французская «Анонимная компания», еще какие-то хозяева были.

Да, так вот. Попали мы на Воскресенские копи. Прииск, значит. Ну чисто тюрьма! Высокий забор, колючая проволока, у ворот вооруженные охранники, кто не понравится — тут же на мушку. Случалось, и убивали. И ничего им за это не было, еще и наградят хозяева.

Поставили мать мою шурфы бить. Тяжелая, неженская работа, да куда денешься, ребятишки и те при деле состояли: выбирали из сланца самоцветные камушки. Руки у каждого в холщовых варежках, крепко завязками стянуты, это чтобы соблазна не было изумруд припрятать. Лопаточками подбрасывают найденный камень на середку лотка, там специальное отверстие, а под ним жестянка.

Попробуй-ка прозевать самоцвет — тут же получишь затрещину от француза-надсмотрщика, который над тобой сверху сидит, как богдыхан китайский. Его в свою очередь караулит другой надсмотрщик, а того третий. И все между собой грызутся.

После революции уже дело-то было. Царя нет, а порядки теми же оставались. Это потом новая власть потихонечку начала прибирать прииски к рукам, а сразу не получилось — приисков много, за всеми приказчиками да управляющими не углядишь.

Помню, сижу я над лотком, лопаточкой деревянной орудую. Рядом такие же мальцы в сланцах копаются. Они привычные, а я только втягиваюсь в работу. К обеду глаза притомились, голова кругом идет... И не заметил, к своему несчастью, один махонький камушек. Они, парень, в первородном виде блеск не всегда дают, так, зелень и зелень. А бывает, совсем тусклые самоцветы, да еще слюдкой прихваченные... Тут мастерство гранильщика требуется, камень и заиграет, грани засветятся, оживет красота невозможная.

Да, так вот... Не углядел тогда камушек, а надсмотрщик заметил это, коршуном со своего насеста кинулся, раскричался:

— Вор! Маленький вор!

Они все по-нашему наловчились, что французы, что немцы; бойко говорили. На крик прибежал начальник охраны Розерт — глаза бешеные, руки-грабли ходуном ходят. Не разбираясь, схватил тот злосчастный изумруд и выше варежки по моей руке и чиркнул словно ножом...

Много ли мне, заморышу, надо? Сознание потерял.

Когда очнулся, вижу: из раны кровь хлещет, больно. Заревел благим матом. Люди обступили, мать тут же, тоже ревет...

О случае этом узнали в Камнегорске. Приехал оттуда милиционер, арестовал начальника охраны. Что уж там было, не знаю, но через неделю Розерт вернулся и больше ни на кого не кидался как цепной пес, отбили охотку. Спасло его то, что был он германским подданным.

С того дня с рабочими стали лучше обращаться, а управляющий Вологжанин начал даже здороваться с нами. Испугались, видно, что прогонят их с советской службы, а к тому шло — обыск у них за обыском.

Руку мать втираниями да заговорами лечила — толку нет. Рана гноится, рука пухнет. Какие в ту пору медики, фельдшер — и тот далеко. Это я сейчас к твоей мамке бегу, а тогда...

Порой мне думалось, что умру.

Однажды Розерт с Вологжаниным принесли заморскую мазь. Розерт при этом был отца родного добрей, а Вологжанин предложил называть его по имени-отчеству — Владиславом Антоновичем.

Мазь помогла. Опухоль исчезла, но рана не заживала.

Потом Розерт неожиданно уехал с прииска, и я подумал, что больше никогда не встречусь с ним.

(3) Воскресенский прииск — Екатеринбург. Май 1918 года

Народу на прииске стало меньше, многие в старательские артели подались. Попался как-то я на глаза Вологжанину. Он мне почему-то обрадовался.

— Как поживаешь, Макарка? Покажи руку.

Ловко размотал тряпицу на моей ране, поморщился.

— Худо, Макарка, загнивает, — покачал головой Владислав Антонович. — Смотри, как бы заражения не было или гангрены, — верная смерть. Ты вот что... Завтра еду в Екатеринбург, собирайся, покажу тебя профессору.

Скажи, как хитро он ко мне подъехал. Я ведь городов никогда не видал, кроме Камнегорска, а он что за город! Опять же рука побаливает, а вдруг случится эта самая... гангрена. Ну и согласился. Вологжанин и пропитание мое на себя брал. Поеду!

К вечеру собрался в дорогу, нищему собраться — подпоясаться. Мать свою кофту старую дала, несколько бумажных керенок в потайной карман зашила. Вот и все сборы. Не терпится мне, а время как на грех на костылях ковыляет.

Болтаясь без дела, вышел на барский дом, в котором проживал Вологжанин. Смотрю — конь в упряжке стоит, удивился, куда это собрался Владислав Антонович на ночь глядя?

Жду в черемушнике, что дальше будет. Вот стукнула дверь, вышел на крыльцо Вологжанин, в руках у него какая-то сума. Без меня, что ли, уезжает в Екатеринбург? Ну и ладно, я не напрашивался.

Уехал