Таким образом, в случае стычки с неведомым неприятелем нам придется рассчитывать только на имеющиеся у нас десять винтовок Мосина да два офицерских нагана.

Дочери хозяина любезно пригласили нас на верховую прогулку по городу. Полуденный зной уже спал. На затененные серебристыми тополями и акациями улицы неторопливо возвращалась жизнь, замершая на время изнурительного полуденного зноя. Посаженные вдоль регулярно разбитых оросительных каналов, или, как их здесь называют, арыков, высокие деревья кое-где смыкались ветвистыми кронами, образуя над улочками настоящий зеленый шатер. Прямизна планировки открывает уникальную горную панораму, венчающую вид улиц, идущих сверху вниз.

Мы поднялись на Кок-Тюбе — довольно высокий холм в городской черте, — улицы и сады Верного лежали у нас под ногами, а на севере взгляду открывались необозримые пустынные просторы в дрожащем мареве знойного воздуха. На юге возвышался величественный хребет Заилийского Алатао. Переливались блеском заснеженные вершины, и казалось, что за их острые пики цепляются редкие кучевые облака. Ниже ледников горные хребты меняли цвет с белоснежного на разные оттенки лилового и серого. Еще ниже преобладал темно-зеленый — подножия заросли исполинскими реликтовыми тяньшанскими елями. Кое-где заметны проплешины — местные жители безжалостно истребляли древние деревья для своих строительных нужд. Спустившись в центр города, мы имели возможность полюбоваться гигантским еловым спилом — неправильным кругом, не менее четырех метров в диаметре. Предприимчивый ресторатор установил на нем несколько столиков под тентом.

Своеобразным центром города служит большой искусственно созданный парк. Здесь я увидел милые моему скандинавскому сердцу сосны, дубы и клены. Среди деревьев было устроено кладбище, где похоронены погибшие при землетрясении. В центре на пятьдесят саженей вознес свои купола новый Свято-Вознесенский собор. Отделочные работы еще продолжались. Здесь мы встретили архитектора, проектировавшего собор, — г-на Зенкова, пенсне и бородкой походившего на покойного писателя Чехова. Он, горячась, принялся доказывать нам надежность этого хрупкого на вид сооружения. Главная идея архитектора состояла в строительстве исключительно из дерева — без единого гвоздя или металлической скобы. Так же был устроен специальный, как назвал его автор — «неверный» фундамент, который мог гасить подземные толчки.

Ниже пролегала Торговая улица — чрезвычайно пестрое смешение народов, обычаев и языков. Рядом с выстроенным из кирпича двухэтажным местным «Мюром и Мерелизом» — магазином купца Шахворостова и вполне западного вида номерами «Европа», где мы остановились, располагались киргизские юрты. По соседству с французской ресторацией дымились костры под огромными казанами, в которых полуголые, темные от загара азиатские шеф-повары варили плов, лагман, бешбармак и другую восточную еду, — пряные ароматы дразнили обоняние.

Чуть далее по улице расположился уже настоящий базар. Прямо на земле были устроены пирамиды из дынь и арбузов, кучи винограда всевозможных размеров и оттенков, возы яблок — знаменитого александровского апорта. Яблони растут здесь повсеместно, весь город — целый яблоневый сад. Крупные, иные с голову ребенка плоды, прекрасного пурпурового цвета, необыкновенно ароматные и сочные. Воз апорта стоит восемь гривен, сотня — восемь копеек. Екатерина рассказала, что через месяц, в пик сбора урожая яблок, всюду по обочинам дорог будут гнить кучи никому не нужных прекрасных плодов. Тут же торговали яблочным вином, своеобразным местным портвейном, пастилой и порошком — тоже местной придумкой: растворяя его в кипятке, можно получить чудесный яблочный кисель.

Среди разноголосого шума выделялись хриплые музыкальные аккорды, и когда мы подъехали ближе, то стало возможным узнать в них модный в прошлом году вальс «На сопках Маньчжурии». Ручку стоявшей на деревянной подпорке шарманки вращал одноногий инвалид в потрепанном мундире. На груди его зеленой драгунской куртки серебрился солдатский Георгиевский крест. Мы остановились подле уличного музыканта, я спешился. Старый вояка, как мог в своем инвалидном положении, попытался встать «во фронт». Я положил в кружку, укрепленную на верхней полке шарманки, пятирублевую ассигнацию.

— Спасибо, ваше высокоблагородие, — сказал старый драгун и отдал мне честь.

Я сел в седло и, взглянув на свою спутницу, заметил, что Екатерина Михайловна плачет. Она отвернулась, утерла платочком глаза и рассказала, что в 1905 году под Мукденом погиб ее жених — есаул Митенька Анненков. Что я мог сказать в утешение прекрасной женщине, которая так мне нравилась? Мы оба печально умолкли, вспоминая погибших на японской войне близких людей. Вращал ручку одноногий инвалид, шипела старая рассохшаяся шарманка, и над пыльной Торговой улицей Верного звучал вальс, как будто оплакивая российских солдат и офицеров, похороненных на чужбине.

Наше грустное единение разрушил стук копыт. На улице показался казачий разъезд, возвращавшийся, судя по запыленному и измученному виду, из неблизкой командировки. Меж коней шли, связанные веревкой, несколько кыргизов. Худой, высушенный безжалостным солнцем, есаул — командир отряда, — поравнявшись с нами, поклонился и отдал честь. Екатерина обратилась к нему, называя Гришей. Он рассказал, что отряд его двое суток лавой гнался за знаменитым в Семиречье разбойником Зарифом, но тот, приняв бой, вновь умудрился уйти в сторону китайской границы тайными горными тропами. Нескольких кыргизов из его шайки удалось захватить. Гриша просил Екатерину Михайловну в ближайшие дни не отправляться в горы без надежной охраны.

Отряд двинулся дальше — казаки от безмерной усталости раскачивались в седлах. Грязные и пыльные, в разодранных халатах, босые, со сбитыми в кровь ногами пленники злобно и затравленно озирались на окружившую конвой толпу. Я вдруг спиной ощутил не менее злобный, чем у кыргизов, острый и колючий взгляд. Несмотря на жару, в позвоночник мне будто впились ледяные иглы. Тронув своего верного Талисмана, я исподтишка обернулся. Неподалеку от нас остановилась пролетка. Один из седоков — европеец, в тропическом костюме и пробковом шлеме офицера британского колониального корпуса, — глядя на меня, что-то говорил сидящему рядом азиату в засаленном полосатом халате, зажавшему между коленей новенький английский карабин. Меня поразил его обритый наголо череп — казалось, жгучие солнечные лучи не причиняют кыргызу никакого беспокойства. Недоумевая, чем я мог вызвать столь сильное недовольство этой своеобразной компании, я взглянул на Екатерину и понял, что она их тоже заметила.

— До чего неприятный взгляд у этого господина, — сказала она.

Чуть коснувшись стременем лошадиного бока, она направила свою кобылу вперед и, улыбнувшись, предложила продолжить нашу экскурсию. По пути мы обсуждали странную встречу. Екатерина не знала господина с колючим взглядом, но предположила, что это очередной охотник или путешественник, жаждущий проникнуть в Китай, — в последнее время их много приезжало в Верный.

Казачий разъезд скрылся за пылью и зеленью в конце Торговой улицы, где располагался старый форт, с которого и начался пятьдесят лет назад город и где, как и прежде, находились казармы гарнизона. Улица вернулась к прежним торговым заботам…