тебя, ненавижу себя, эту чертову капсулу, эти сраные звезды за стеклом иллюминатора! Я больше не вижу и не понимаю, что здесь хорошо и что здесь правильно, куда мне дальше думать и какие предпринимать действия, спасать себя или послать к чертям все это. Каждый день, господи, каждый день сводит меня с ума, я не хочу проживать еще и еще и еще и еще один такой же! Я знаю, о, спасибо, дорогой мозг, я прекрасно знаю, что могу обрести наконец безупречное тело и развить до сверхглубины толщу собственных знаний, но мне плевать на это — кому это будет нужно тогда, когда меня найдут мертвым под градом тонированного черного металла?!

Так, стоп-стоп-стоп. Ты прав, ты прав, дорогой, именно сейчас у меня есть возможность вырасти до небес и углубиться до самых чудных впадин, рассказать о себе и что-то о себе узнать, прочитать все, что есть и создать что-то великолепное, а может быть, разбить что-то важное. Нет, я не сдамся! Слишком много примеров про суперсилу, слишком много невротического внутри, достигатором был, стоя твердо на тучной Триде, — докажи, что остался собой. Что ж… Приступим.

Кстати, что-то похожее я — как, кажется, миллионы тридеан — испытали это несколько третий назад.

Это было в эпидемию. Помнишь, тогда, еще до то, как мы с тобой нашли друг в друге все, как раз за разом случалось так, что именно ты — со всей необъятной редакции вашей строго-нахальной газеты — именно ты приезжала к нам на станцию. И ты ни разу не искала повода — просто оказывалась рядом, и я был рад тебе. Ты пропала из виду через полгода после нашего знакомства, впрочем, все пропало: всю Триде накрыл страшный мор, все схлопнулось и захлопнулось, вся работа встала, все мы попрятались по домам и хоронили день ото дня своих близких, учились жить в новой реальности и больше уделяли времени себе.

Помню последний день перед тотальным карантином — как специально выходной: концертная какофония из выпавших со всех сторон уличных музыкантов, вино и пиво вместо прибоев и рек, забитые донельзя проспекты, готовый лопнуть от переизбытка отчаянного счастья и теплый, очень теплый персиково-сиреневый закат. Вся планета стояла на ушах. В последний раз перед годичным заточением.

На следующий день тот же проспект — никого. Ни души. Я удивился, не увидев из окна своего дома перекати-поле, настолько пустынным и мертвым стал наш город. Он, по-прежнему помпезно красивый и торжественный, будто вымер, будто все его покинули, оставили после какой-нибудь техногенной катастрофы. Полнейший сюр — и только голуби да кошки. Закрылось все, кроме магазинов с базовыми продуктами и аптек.

Кошки, к слову, повыходили на улицы, голуби и чайки стали законодателями скверов и переулков. Субинэ накрывала нежнейшая весна, солнце который день не скрывалось за тучами — природа словно праздновала свою свободу, свою победу. Выходить из дома разрешалось только по специальным справкам — они обозначали, что вы работаете в учреждении, обеспечивающим население продуктами/услугами первой необходимости. Либо если у вас есть собака, которую надо выгуливать, — но тогда только в радиусе 100 м от дома. Это был расцвет удаленок-дистанционок, видеосозвонов, сервисов доставки, онлайн-курсов, домашних тренировок, старых и новых соцсетей, кухонного гения и так дальше, а еще — страха, прокрастинации и встреч с неприкрытыми самими собой — таких фатальных и нежданных…

Это не сломало. Слегка пошатнуло, испугало, но безудержное солнце — в том году его было много — вдохновляло. Все еще будет! Вот и Триде спустя пару третей пришла в себя — выкосив половину населения…

день 44 последней трети 3987 года

Вчера я знатно так поистерил, конечно, благо, что нет никого, кто бы это видел, кроме самого стремного во всей вселенной бортового журнала (это я про тебя, дорогая жирная тетрадка про боль и психи, тебя, я надеюсь, никто никогда не найдет — впрочем, я, конечно, лукавлю! Тебя отыщет Сольвейг и под каким-нибудь поэтичным псевдонимом опубликует эти чокнутые записки).

В моей капсуле есть только один иллюминатор — зато огромный, метра три в диаметре. Из него видно все — ну или ничего — на миллионы и миллиарды миль вперед. Очень красиво было, когда отцеплялись: Триде в отдалении сияла триллионами огней, а ее атмосфера переливалась нежной розоватой лазурью.

Я так мечтаю однажды из этого иллюминатора увидеть Землю — верю, что эта планета одарена удивительной необъятной красотой. Какого она цвета? Такая же, как наша? Про тонущие в образцовом негрони дольки апельсинов на закате и молодые оливки в сухом хрустящем вермуте в утренних хмурых сумерках? Какого цвета их воздух? Так же испещрен слабым током томительного электричества? Или прозрачен, как наши облака, завихрения которых бьются друг о друга первым глотком весеннего розе? Какая их вода? Бурлит ли в ней и буквально на ее поверхности всевозможная жизнь или, может быть, попряталась в темно-бурой толще? Какая ты, Земля?..

Да, ты все правильно понял, дорогой читатель (как будто ты есть — мне проще писать, думая, что кто-то это будет читать; писать, а не рвать листки в клочья и чиркать ручкой вдоль каждой страницы в припадке) — так вот, ты все понял верно: я в стельку! И господь Саваоф, как благостно! Как хорошо!

Между тем, я потерял мысль. А. В общем, этот иллюминатор столь прекрасен. Я вижу такую удивительную красоту каждый день — о ней ведь, пожалуй, мечтает каждый тридеанец, да и, я уверен, земляне тоже не прочь были бы все это вживую узреть, коснуться радужкой, коснуться сердцем. А я — вижу и пишу, вижу и пишу. И наслаждаюсь ею каждую последнюю секунду своей удивительной жизни, ведь ничего… Ничего мне больше не осталось.

день 105 последней трети 3987 года

Подъем, «кофе», книга, дорожка, душ, завтрак, книга, работа, тренировка, лекция, лекция (послал к черту альтернативную астрономию, кстати), ужин (готовить — медитация, пока продуктов еще хоть отбавляй), кино, сон, беспокойный сон, ты-ты-ты, Триде, крик, пустота, космос, спокойный сон, подъем, «кофе»…

Время от времени в привычный, спасающий и убивающий одновременно, режим вписывается час-два иллюминатор-медитации, пара коктейлей или даже бутылка, иногда — истерический смех, иногда — танцы (на костях), иногда — письма Сольвейг, друзьям, маме, иногда — апатия, иногда — безудержная беспричинная радость. Мотает меня из стороны в сторону, а держит — воспоминание о тебе.

С болью, например, вспоминаю тот день, когда нам