— Я так почему-то и подумала, — сказала Алиса хрипловато.

— Что я в Смоленске? — спросил Косточкин без особого удивления; за Алисой это водилось, она многое интуитивно угадывала в поворотах жизни Косточкина.

— Нет. Но что ты где-то не в Москве. Свадьба?

Он объяснил ей.

— Здорово, — откликнулась она. — Сразу врубаешься, что клиент при деньгах. А у меня затык, народ не желает жениться. Или фоткаться. Хотела с тобой пивка глотнуть где-нибудь, поскулить о судьбе. Да, видать, не судьба. — Она сипло рассмеялась.

Он представил ее узкие зеленоватые глаза, отчетливые скулы, восходящие струйки сигаретного дыма, верхняя часть лица у Алисы напоминала лицо Джона Траволты, ну то есть временами мелькало какое-то выражение, что-то сходное, неуловимое, тоскливое. Или, скорее, такая же верхняя часть лица была у Патрисии Каас.

— Не получится, — сказал он.

— Возьму и приеду в Смоленск! — выпалила она.

— Здесь пасмурно. Грязно. Галки какают.

— С зонтиком.

— Ну если только с зонтиком. — Он обошел лужу, привычно отметив отражение черного фонаря в ней. — Скоро буду и куда-нибудь сходим. Думаю, что вечером и уеду. Делать здесь нечего.

— Ловлю на слове, Костя!

Косточкин спрятал мобильный, поймал каменный взгляд Глинки, замершего с дирижерской палочкой, и оставил позади парк, обезображенный, конечно, каким-то помпезным кафе со скульптурами веселых коровок и разноцветных индюков, или павлинов, или пингвинов, барашков и поросят среди люминесцирующих изумрудом мертвых деревьев.

«Любит народ наш всякое говно», — тихо пропел он из старого Летова и направился дальше.

Вскоре Косточкин вышел на шумную узкую улицу. Транспорт всех марок и видов валил по ней вниз куда-то. Косточкин поднял голову и узрел над собой старые большие часы, нависающие на черном кронштейне. Наверное, как-то можно будет обыграть эти часы, решил он. Например, жених с цветами ждет под ними невесту. Внизу среди домов, над крышами маячили купола собора. Косточкину и удобно было шагать вниз. Он оглянулся на часы, нависающие над улицей на углу старого дома. Стрелки вроде бы показывали то же самое — московское — время. Но на самом деле все было не так, в Москве время шло быстрее, быстрее.

Этим часам лучше всего подошла бы тягучая расплавленная форма Дали.

Только вчера Косточкин приехал, а казалось, что бродит тут вечность.

На соборном дворе он увидел другие часы, на колокольне. Часы стояли. К стене была прислонена металлическая лестница, поддерживаемая двумя мужчинами, а наверху у стрелок копошился еще один человек, на нем не было шапки, и ветер раздувал светлые волосы. Косточкин достал фотоаппарат, и к нему сразу подошел улыбающийся губастый парень в большой вязаной шапке, темно-синей куртке. Косточкин напрягся, угадав, что сейчас тот будет просить денег.

— Можно спросить? — протяжно проговорил парень, не переставая улыбаться.

Косточкин неохотно кивнул. Подашь нищему — противно, не подашь — то же.

— А это вы для газеты снимаете? Я понимаю.

— Нет, так.

— Для себя? На память? — подхватил парень еще радостнее. — Я понимаю!

Косточкин цепко всмотрелся в его лицо.

— Да, на память.

— Я понимаю! — воскликнул парень.

Косточкин немного растерялся, не зная, что делать дальше — оборвать разговор и уйти или что-то еще сказать. Парень стоял рядом и с улыбкой глядел на него. Его карие глаза выражали удовольствие от этого разговора. Косточкин повел глазами на женщину, входящую в собор, она с трудом открывала тяжелую дверь.

— А там, — сказал парень, — на память нельзя.

Косточкин быстро взглянул на него и спросил:

— И для газеты?

И парень затряс головой, брызжа смехом.

— Я понимаю! — крикнул он сквозь хохот.

На них посмотрели мужчины, поддерживающие лестницу.

— Ладно, мне пора, — все-таки решил сказать напоследок Косточкин, уже почти слыша в ответ веселое: «Я понимаю!» Но парень лишь закивал, махнул рукой, как бы приглашая его в собор. «И денег не попросил», — удивился Косточкин, направляясь к внушительному каменному крыльцу. Перед носом пролетели два пестрых голубя, Косточкин отшатнулся.

В соборе царил полумрак… — так бы надо было написать.

А в ушах все звучал голос того парня: «Я понимаю!»

Косточкин задирал голову, разглядывая иконостас, грубоватый, почти аляповатый. Темные картины. Ну то есть иконы. Он не был большим любителем этого сусального погребально-сумрачного мира. Хотя пространство храмов давало неплохую возможность показать игру света и тени. Он не знал, каковы предпочтения его клиентов. Может, они вообще кришнаиты или какие-нибудь родноверцы, а то и сатанисты. Алиса в родноверскую тусовку вхожа, прыгает через костер. Ну не прыгает, но любит с ними ездить в лес, снимать хороводы в косоворотках, всякую там бутафорию, бороды-венки-веники. Правда, один снимок ей и вправду удался: голая девка разжигает костер, сидит и дует изо всех сил. Символично, конечно. Только — какие страсти она раздувает? Ну, в любом случае это лучше, честнее, живее, чем рясы в иномарках с рассуждениями о простоте, бедности, праведности.

Да, подумал он, кажется, нынешний патриарх начинал здесь. Или не здесь?

В соборе горели свечи. Людей было очень мало. Внезапно Косточкин вспомнил парня в синей куртке, невольно обернулся и увидел его, стоящего у входной тяжкой двери и глядящего с улыбкой. «Я понимаю». Косточкин отвернулся.

Забраться бы туда, на верхотуру, под купола, где видны какие-то перила, и оттуда снимать свадьбу — маленьких жениха и невесту в белом. Один кадр, как они смотрят вверх. И достаточно. Если клиенты не буддийской веры, то можно предложить им такой вариант. Косточкин потянулся к сумке за фотоаппаратом, но вспомнил предостережение парня в синей куртке.

Он еще немного побродил по собору, безо всякого интереса разглядывая иконы с непонятными сюжетами, столкнулся с какой-то старой каргой, ковыляющей напролом в большом зеленом берете, мешковатом пальто, старуха метнула на него мутный взгляд, полный желчной злобы, — и Косточкин вовремя отпрянул к стене.

«Нет, — думал он, — сюда я не поведу молодых, да ну, к черту!»

У кришнаитов веселее, вспомнил он поход на яркое сборище вместе с Маринкой и ее подружкой Ленкой. Все-таки индусы — солнечные люди и религию придумали солнечную. У них много цветов, разноцветных одежд, бус, браслетов. Они поют, играют на всяких дудочках, хлопают в ладоши, смеются, кивают друг другу. В общем, такое ли большое значение имеет повод для этого? Вот для того, чтобы улыбаться друг другу?

В сумрачном соборе в Смоленске никто не улыбался. И все здесь нагоняло тоску. Так что впору было усомниться в предпочтениях, ну то есть в том, что Косточкину действительно по душе свинцовая камера Кричмана. Возможно, ему только хотелось быть приверженцем такого света. В противовес Алисе.